Поцелуй осени
Шрифт:
— Будь уверена, ма шери!
В коридоре хлопнула дверь ванной комнаты, зашипела вырывавшаяся из душа вода. Лика сжала руками виски. Голова болела нещадно, невыносимо, гудел затылок, стальным обручем стягивало лоб. Наверное, не зря когда-то занималась она в драмкружке, за эту роль ей стоило бы вручить премию. Где бы еще взять силы, чтобы накормить его завтраком, ласково напутствовать в дальнюю дорогу, мысленно желая лишь одного, чтобы он пропал, навсегда исчез из ее жизни. Вместе со своей юной и прекрасной женой и приплодом, и своим милосердным и благородным делом, и своей готовностью утешать страждущих. Пусть летит к черту, к черту! Пусть провалится в тартарары, чтобы я никогда о них не слышала! Сука, конченый мерзавец. Ненавижу!
Лика прошла в кухню, взяла со стола бутылку виски,
7
И жизнь покатилась дальше, забурлила, будто и не было никогда этих страшных октябрьских дней. Баррикады растащили, тела с улиц вывезли, дырки от пуль заделали. Покачали головами и забыли. Бросились снова кто в погоню за легкими деньгами, которые так просто можно заработать и в момент потерять во всякое смутное время, кто в отчаянную борьбу за выживание. Из дома, где жила теперь Лика, постепенно пропадали благообразные старушки в отутюженных аккуратных платьицах, день и ночь ревели инструменты, грохотали молотки, вставлялись в оконные проемы стеклопакеты — новые хозяева обустраивали жилье по последнему слову моды. Нижний этаж и вовсе превратился в элитное казино, и Лика временами с изумлением рассматривала стоящие под ее окном роскошные лимузины. Как-то раз она, поддавшись хулиганскому настроению, прицельно метнула из окна бычок прямиком в нежно-розовый салон блестящего кабриолета.
Из переулков куда-то исчезли булочные, помещавшиеся там с незапамятных времен. На их месте за одну ночь возникали салоны красоты и парфюмерные бутики. Соседка жаловалась Лике, что за молоком теперь приходится ездить на трамвае в другой район, да и то неизвестно, сколько еще продержится тамошний продуктовый магазин.
Из машин вальяжно выдвигались быдловатого вида мужички с бычьими шеями, выпархивали юные нимфы, неустойчиво семеня на тонких каблуках. Кое-какие лица были Лике знакомы по работе, по светским тусовкам, на которых ей приходилось бывать по долгу службы. Крупный бизнесмен Тарбеев, хозяин продовольственной компании, депутат Красинский, ранее известный как Леха Кривой, совладелец банка Золотухин… Некоторых она, наоборот, узнавала уже потом, когда делала очередной репортаж о чрезвычайных происшествиях, произошедших за ночь в столице.
Однажды, например, беседуя на открытии модного ночного клуба «Антониони» со знаменитым стилистом Зверевским, пытавшимся изо всех сил доказать почтеннейшей публике свою традиционную сексуальную ориентацию и для того зазывающим Лику к себе домой познакомиться с мамой, она, единственная из толпы, услышала такой знакомый сухой щелчок. Радушно встречавший в дверях дорогих гостей хозяин клуба Харитонов, благодушный толстяк, неожиданно резко запрокинул голову назад, выставив на всеобщее обозрение плохо выбритую шею с красной дырочкой посередине. Через секунду ничего не заметивших, продолжавших светский треп гостей обдало фонтаном алой артериальной крови, а Харитонов схватился за горло и рухнул на левый бок. Кругом завизжали, охранники засуетились, Зверевский в ужасе присел, прикрыв голову руками. Лика прорвалась ближе:
— Пустите! Дайте посмотрю!
Наклонилась над Харитоновым, оценила закатившиеся глаза, булькающий фонтанчик крови на шее и спокойно констатировала:
— Снайпер. С крыши снял.
Пару раз пальба случалась прямо у нее во дворе. Лика по старой привычке быстро шарахалась от окон, отсиживалась в прихожей, и узнавала подробности ночных происшествий лишь утром. Впрочем, серьезных разборок в их тихой подворотне не происходило, так, постреливали от полноты жизни. Зато в доме напротив ей не раз приходилось наблюдать в ярко освещенных окнах силуэты деловито снующих по кухне подростков. И Лика уверена была, что варят они на плите не пельмени, а чернягу или винт. В общем, жизнь кипела.
Лике оставалось только удивляться, как легко удается человеку перестроить свою жизнь, привыкнуть к новым обстоятельствам. Кажется, никого уже не шокировали ни звуки выстрелов, ни сообщения об убийствах в новостях, ни наводнившие центр города роскошные машины. Она и сама уже нисколько не изумлялась, натыкаясь в туалете какого-нибудь
Что ж, значит, таковы правила этой новой неизведанной жизни. Ее же дело повествовать о ней с максимальной объективностью, не рассматривая происходящее с моральной точки зрения. Так она и поступала. Митинги и пикеты прошлых лет сменились в ее репортажах ночными перестрелками и вооруженными нападениями, а в целом, все оставалось по-прежнему. Она все так же носилась по Москве с верным Сашей, высматривала, вызнавала, тараторила в микрофон, возвращалась домой поздно с единственной мыслью — упасть лицом в подушки и не поднимать головы часов двенадцать. В общем, на отсутствие работы жаловаться не приходилось.
Однажды, на пресс-конференции, посвященной открытию нового корпуса детского онкологического центра, Лика, в числе прочих официальных лиц, увидела Андрея, представленного журналистам в качестве главного спонсора, поставляющего в больницу медикаменты по очень низким для России ценам. Какая-то бойкая корреспондентка спросила его, почему для него так важны проблемы именно детской медицины, на что Андрей серьезно ответил:
— Ну как же, я ведь сам отец. Мой сын Артур, он вместе с матерью живет в Майами, к счастью, здоров. Но самым страшным ударом для меня было бы, если бы он вдруг заболел, поэтому я стараюсь, чем могу, помогать нездоровым деткам.
Выслушав эту исчерпывающую информацию о счастливой семейной жизни своего старого приятеля, Лика поспешила покинуть пресс-конференцию, пока он ее не заметил.
С этим эпизодом ее личной жизни было покончено. Временами случались какие-то мимолетные романы, ни к чему не обязывающие связи — быстрые, опьяняющие и рассеивающиеся наутро, не оставляющие после себя ничего, кроме легкого привкуса разочарования на губах. В студии телеканала шумно отмечались свадьбы сотрудников, рождение детей, потом, через некоторое время, не менее громкие разводы. За время ее работы на телеканале сложившиеся пары несколько раз уже перетасовывались в самых разных комбинациях. Она же оставалась неизменной — одинокая, хрупкая маленькая женщина с доброжелательной улыбкой на лице и не подпускавшая к себе никого близко. Никто, впрочем, и не лез к ней в душу, не набивался в друзья, коллеги словно чувствовали эту незримую дистанцию, которую она определила между ними и собой. Правда, если нужна была помощь, направлялись все-таки прямиком к Элеоноре Беловой.
— Лика, добрый день, вас беспокоит Лариса Николаевна Рассказова. Вы приезжали как-то брать у меня интервью. Помните? Лика сразу узнала в трубке низкий женский голос с характерными металлическими нотками. К этой внушительной даме, большой шишке в министерстве экономики, она действительно приезжала. Так уж получилось, что для одного из сюжетов в вечернем выпуске новостей потребовался комментарий специалиста, и брать его направили Лику. Ей понравился тогда теплый просторный кабинет с деревянными панелями на стенах, мягкий рассеянный, располагающий к непринужденной беседе свет ламп, удобные кресла напротив массивного письменного стола. Во всей обстановке виделось что-то выдержанное временем, надежное, успокаивающее — не чета современным бездушным холодным офисным помещениям в стиле хай-тек.
Из-за стола навстречу ей шагнула плотная невысокая женщина, отличавшаяся тем не менее очень прямой, горделивой осанкой. Безупречный черный костюм, тщательно уложенные седые волосы, доброжелательный взгляд из-под очков в серебристой оправе. Прямо-таки Маргарет Тэтчер постсоветского разлива.
Рассказова сразу прониклась к Лике симпатией, на заданные вопросы ответила понятно, доходчиво, а потом пустилась почему-то в собственные воспоминания. Удивительно, но Лику, спешившую на телестудию с полученным материалом, эта нежданная задержка не раздосадовала. Что-то было такое в этой пожилой статной женщине, одновременно властное и располагающее. И Лика, уютно расположившись в велюровом кресле, с интересом слушала о ее работе в торгпредстве далекой африканской страны, давно, еще в шестидесятые годы, о возвращении в СССР, об участии в экономических реформах конца восьмидесятых. Словно погружалась в живую историю.