Поцелуй победителя
Шрифт:
Это была вполне обычная проверка. Кестрель увидела пожилого мужчину в камзоле с сенаторской лентой на плече. Он беседовал с надзирателями. Кестрель пробралась через толпу узников, которые бесцельно бродили по двору после долгого рабочего дня, — утренний наркотик уже почти не действовал. Она попыталась подойти к сенатору — вдруг удастся передать весточку отцу? Если генерал узнает, как страдает его дочь, по капле теряя разум, он, возможно, передумает и решит вмешаться. Взгляд сенатора обратился на Кестрель, которая подошла совсем близко.
— Надзиратель! — бросил он. — Следите за заключенными.
Все
— Пора ужинать.
Кестрель подумала про наркотик в супе, и ей захотелось есть. Она послушано пошла к столу.
Отец и так прекрасно знает, что происходит в лагере. Ведь генерал Траян — первый человек в стране после императора и его сына. Ему известно все о сильных и слабых сторонах Валории. Трудовые лагеря обеспечивали империю серой, нужной для изготовления пороха. Даже если отец не имел представления о том, как работает лагерь, какая ему разница? Ведь он лично передал императору письмо Кестрель. И когда она рыдала, прижавшись к его груди, сердце генерала не дрогнуло. Оно билось ровно, как исправные часы.
Кто-то толкнул ее. Кестрель открыла глаза, но не увидела ничего, кроме черного потолка низко над головой. Тычок под ребра повторился. Это палка? Кестрель с трудом выкарабкалась из липкого сна. Усилием воли она медленно — кости ныли, под лохмотьями скрывались синяки — заставила себя сесть.
— Наконец-то, — донесся голос из коридора. — У нас мало времени.
Кестрель приблизилась к решетке. В коридоре не горели факелы, но в это время года на севере полной темноты не бывало даже в ночные часы. Она разглядела прибывшего с проверкой сенатора. Тот вытащил трость, просунутую между прутьев решетки.
— Вас прислал мой отец! — Радость охватила Кестрель, иголочками заколола кожу. По лицу потекли слезы, она чувствовала их соленый вкус на губах.
Сенатор улыбнулся, но лицо его выражало беспокойство.
— Нет, я от принца Верекса. — Он что-то протянул Кестрель.
Кестрель продолжала плакать, но теперь уже по другой причине.
— Тише. Никто не должен узнать, что я помог вам. Вы знаете, что будет, если я попадусь. — В руке сенатора был ключ. — Это от ворот.
— Выпустите меня, заберите с собой, пожалуйста!
— Не могу, — испуганно прошептал он. — Ключа от камеры у меня нет. И вы должны подождать несколько дней, чтобы побег не связали с моим приездом. Понимаете? Иначе мне конец.
Кестрель кивнула. Она готова была со всем согласиться, лишь бы ее не бросали одну. Но сенатор уже отступил от решетки.
— Обещаете?
Ей хотелось кричать, умолять чиновника не уходить, схватить его через решетку и не отпускать, требуя, чтобы он помог ей выбраться сейчас же. Но ее голос произнес:
— Обещаю.
Сенатор ушел. Кестрель долго сидела с ключом в руках и думала о Верексе. Потом, напоследок стиснув ключ пальцами, она выкопала ямку и спрятала его. Кестрель легла головой поверх своего тайничка, свернувшись в клубочек и подложив руки под щеку. Ноги по-прежнему были обвязаны веревками, превратившими рваную юбку в штаны. Разум Кестрель все еще был затуманен, но она заставила его работать. Нельзя спать, нужно придумать план побега — на этот раз непогрешимый. Перебирая в уме свои возможности, Кестрель в то же время мысленно потянулась к Верексу, обняла его и поблагодарила. Представила, как с глубоким вздохом кладет голову ему на плечо. Говорит, что стала сильнее. Теперь-то она справится, потому что знает: о ней не забыли.
Сенатор уехал. Несколько дней Кестрель почти не ела и не пила. И конечно, попалась: женщина с проседью в волосах посмотрела на нее как раз в ту секунду, когда Кестрель вылила воду в грязь. Но надзирательница лишь покачала головой, как мать при виде непослушного ребенка, и ничего не сказала.
Кестрель боялась слишком ослабнуть. Выжить в тундре было делом сложным, тем более в ее нынешнем состоянии. Ей нужна была ясная голова. Повезло еще, что сейчас лето. В тундре полно чистой воды и живности. Кестрель сможет обворовывать птичьи гнезда, есть мох и ягоды. От волков она как-нибудь спрячется. Главное — выбраться отсюда.
Организм протестовал, требовал наркотика. Кестрель постоянно дрожала, особенно плохо становилось по ночам. Утром отказаться от завтрака не так уж трудно, но вот к вечеру она готова была проглотить все. От одной мысли о еде перехватывало горло.
Кестрель подождала сколько могла ради безопасности сенатора. Наконец одной теплой ночью она сняла пару отрезов веревки со своих самодельных штанин и поправила остальные, чтобы не было заметно разницы. Две веревочки Кестрель соединила в одну, связав их самым крепким узлом. Этому ее научил отец. Потянула концы в разные стороны. Веревка оказалась прочной и довольно длинной, в четыре ладони. Кестрель свернула ее и спрятала под платье. Пора.
Следующим вечером, когда узников привели с работ в лагерь, Кестрель приступила к исполнению плана. Во время ужина, в туманных зеленых сумерках, она, как всегда, притворилась, будто ест. Утренний наркотик еще бродил в крови, заставляя сердце биться чаще. Но постепенно пульс замедлился, выровнялся. Как ни странно, Кестрель совсем не волновалась. Сомнений не было. Она знала, что все получится.
Надзирательница с проседью в волосах повела заключенных в барак. Вот и коридор, где находилась камера Кестрель. Она незаметно вытащила веревку из-под платья и сжала в кулаке. Надзирательница запирала узниц по одной. Наконец она остановилась возле камеры Кестрель, повернувшись к ней спиной, чтобы открыть дверь.
Кестрель стремительно приблизилась, накинула веревку на шею женщине и крепко затянула. Надзирательница неистово забилась. Кестрель представила, что поймала огромную рыбину. Не обращая внимания на хрипы и тычки, она продолжала держать, затянув веревку как можно туже. Надзирательница осела на пол. Кестрель вбежала в камеру и принялась судорожно выкапывать спрятанный ключ. Затем она снова выскочила в коридор и взглянула на надзирательницу, которая без чувств лежала на полу, выронив ключ от камеры, — и только тогда вспомнила о других узницах, стоявших рядом. Те не сдвинулись с места, их глаза были по-прежнему пусты, но позы и подрагивающие пальцы выдавали растерянность. Женщины осознавали, что события этого вечера не совпадают с привычным распорядком, но только и всего. Они не понимали, как следует поступить.