Поцелуй победителя
Шрифт:
— Тебе неприятно смотреть на мою победу?
По-прежнему держа кинжал в одной руке, император перевернул костяшки лицом вниз. Потом замер, нахмурившись. Погладил одну из двух блестящих дощечек, потом перевернул костяшки, которые выложила Кестрель, и присмотрелся к их обратной стороне. Затем отыскал в оставшейся куче еще две помеченные костяшки.
— А это что такое?
Из горла Кестрель невольно вырвался полузадушенный звук. Император взмахнул рукой, словно отгоняя невидимое насекомое. Комнату заполнило разноцветное сияние. Четыре отмеченных костяшки заметно блестели.
— Ты сжульничала? — пробормотал он. — Сжульничала и все равно проиграла?
Арин нанес удар. Генерал без труда отбил его с размаху, вынуждая Арина опустить меч и раскрыться. Траян быстро двигался и легко наносил удары. Его меч был так остро заточен, что Арин сперва даже не почувствовал, как его задели.
Император облизал пересохшие губы. Он перевернул две помеченные костяшки, оставшиеся в куче. Волк. Змея.
— Хорошие символы. Зачем ты пометила дощечки, если сама не собиралась ими пользоваться?
Он сглотнул. Его кадык дернулся. В глазах императора мелькнула догадка, его тело тоже начало понимать, что к чему. Он кинулся к ней.
Меч задел шею Арина, прямо под ухом. Он бы остался без головы, если бы вовремя не отшатнулся. До сих пор Арин смотрел на лицо генерала, но как будто не видел его. А теперь разглядел в малейших подробностях. Тот знал, кто перед ним, и желал противнику смерти с не меньшей силой.
Император опрокинул кубок и схватился за стол. Кинжал Кестрель все еще был у него. Она отошла от стола. У императора начались судороги. Кестрель испытала огромное облегчение, но не успела даже понять этого, поскольку оно тут же сменилось ужасной усталостью.
— Я солгала, — призналась она.
Император попытался приподняться. Возможно, он хотел наброситься на свою бывшую невестку с кинжалом, но руки уже не слушались его. Ладонь размазала лужицу вина.
— Я солгала, когда сказала, что не собираюсь вас убивать.
Он смотрел на нее стекленеющими, широко раскрытыми глазами.
— Мне не важно было, выиграю я или проиграю, — продолжила Кестрель. — Нужно было только дождаться, пока яд убьет вас. Его делают из червя, который водится на востоке. Яд сам по себе прозрачен. Когда он застывает, то немного блестит. Я покрыла им четыре костяшки из набора, а вы к ним прикоснулись.
На сжатых губах императора выступила пена. Он захрипел. Булькающий звук раздался где-то в горле. Еще немного — и все было кончено.
Арин нанес ответный удар. Во время боя в крови пульсировало всего несколько слов: «Мама, отец, сестра. Кестрель». Арину было все равно, что удары отлетали от металлических доспехов генерала, что в них не было изящества, что пробить броню не удастся, а несколько срубленных застежек с доспеха делу не помогут. Ему отчаянно хотелось ранить генерала, увидеть его кровь. Но если уж до него не добраться, Арин будет осыпать его ударами, пока не сломает что-нибудь.
«Застежки», — шепнула смерть. Арин развернул клинок на полпути и направил его к локтю правой руки генерала, целясь туда, где болтался наруч, лишенный застежек. Он отрубил руку по локоть. Полилась кровь. Если генерал и вскрикнул, Арин этого не заметил. Он смотрел на теплую кровь. Генерал повалился на землю. Он лежал, моргая на солнце, и смотрел на Арина. Его глаза остекленели, губы шевелились, но слов слышно не было.
Арин замер на мгновение. Но этот человек, его поверженный враг, совсем не походил на нее. Арин занес меч, размахиваясь сильнее, чем нужно для смертельного удара. Он хотел вложить в это движение всего себя. Месть, темная и густая, как вино, заполнила легкие. Светло-карие глаза смотрели на него не отрываясь. Вот то единственное, в чем Кестрель походила на отца.
Арин услышал собственный голос. Он звучал издалека, будто половина души Арина поднялась в небо и оттуда смотрела на то, что происходило на земле. Он сказал:
— Кестрель попросила меня об этом.
Ведь она и впрямь попросила. Арин стал одновременно маленьким мальчиком, рабом и взрослым, свободным мужчиной. Всеми тремя сразу… Но лишь сейчас он понял кое-что другое и опустил меч, нацеленный в шею генерала. Арин не был любимцем бога смерти.
Бог смерти — это он сам.
40
Он успел остановиться. Чувство, охватившее его, нельзя было назвать сожалением, скорее неверием. Порой, спустя годы после войны, Арин продолжал просыпаться посреди ночи в холодном поту. Его преследовал кошмар, в котором он все же убил отца своей любимой. «Но ведь ты этого не сделал, — говорила она ему. — Не сделал. Расскажи мне еще раз, как было дело». Все еще дрожа, он начинал рассказ.
В то мгновение сознание Арина превратилось в стеклянный шар. Внутри разносилось лишь эхо. Запах матери. Голос отца. Взгляд Анирэ, который будто просил: «Выживи». Ее глаза говорили: «Люби». Умоляли: «Прости меня, милый братик».
А потом в голове осталась лишь тишина. Арин стоял на дороге, не слыша больше никаких голосов. Он подумал о том, почему Риша, желая смерти императору, все же отказывалась сама убить его. Только теперь Арин понял ее. Он не понаслышке знал, каково это — остаться без родных. Человек без семьи — точно дом без крыши. Даже если бы Кестрель была здесь и принялась умолять: «Нанеси последний удар, прошу тебя, пожалуйста!» — даже тогда Арин, возможно, не согласился бы оставить ее сиротой.
Хотя он уже сомневался, что она попросила бы об этом, если бы увидела сереющее лицо генерала с блестящими глазами, отражавшими небо, и едва шевелившимися губами. Целой рукой он шарил по груди, над сердцем. Арин почувствовал, как внутри все горит. Раньше он не понимал, какой сильной может стать жажда мести, желание убить. Глаза защипало, потому что он уже знал, как поступит.
Арину хотелось оказаться где-нибудь далеко отсюда. Почему мы не помним то время, которое провели в утробе матери? Темнота, ровное биение сердца составляли весь мир. Никто не мог причинить нам вреда, и сами мы никому не делали больно. Арин подумал: если он не убьет этого человека, то воспоминания о матери постепенно сотрутся. Они и так уже померкли за прошедшие годы. Однажды она покажется далекой, как звезда. Он не мог этого сделать, но должен был.
Арин бросил меч, упал на колени, сорвал с плеча генерала тряпичную перевязь и скрутил из нее жгут, чтобы спасти жизнь человеку, которого ненавидел больше всех на свете.