Поцелуй с дальним прицелом
Шрифт:
– Тогда пошли скорей звонить! – обрадовалась Алёна.
Позвонить-то они позвонили, однако насчет развалин Николь и сама ничего толком не знала, кроме того, что это был дом какой-то русской старухи, эмигрантки, жившей в Мулене лет двадцать назад. Николь хотела узнать подробней у родителей, но их, как назло, не оказалось дома. Она посоветовала поспрашивать о развалинах, если так уж любопытство разбирает, у кого-нибудь из местных муленских старожилов, у той же Жаклин, к которой придется так и так идти, поскольку единственная на всю деревню машинка для выбивания сливовых косточек находится именно у нее.
При виде этой машинки Марина подняла брови и пробормотала:
– Полный отстой! – конечно, чуть слышно, а впрочем, Жаклин все равно не понимала по-русски.
Алёна же смотрела на этот полный отстой (воронка, рычажок, лоток для ягод и коробочка для выбитых косточек) с детским любопытством и не менее детским восторгом. Честно говоря, машинке (отнюдь не электрической) было примерно столько же лет, сколько и ей, но, как и Алёна, эта косточковыбивалка была еще хоть куда, с какой стороны ни взгляни. Надо было слышать, как лихо она щелкала, надо было видеть, с какой прытью выбивала косточку из мирабели!..
Жаклин даже засмеялась, глядя на изумленную улыбку Алёны. Конечно, она при этом подумала, что барышня явилась из страны barbares и sauvages, варваров и дикарей, однако на мнение Жаклин Алёне было наплевать, это раз, а во-вторых, что делать, если насчет страны – все правда?
Пришел Жильбер и принялся нахваливать хозяйственную сноровку Алёны, которая первая из всего Мулена пришла в этом году за косточковыбивалкой. Обычно выстраивается очередь, но пока еще даже они с Жаклин не брались за мирабель. При этом он с легкой укоризной посматривал на жену, а Алёна вспоминала ухоженный цветник, и чистенький скотный двор, и такой же птичник, украдкой оглядывала сверкающую кухню и думала, что все на свете относительно. По сравнению с хозяйственной сноровкой Жаклин аналогичная сноровка Алёны равна даже не нулю, а минус ноль целых, одна сотая, но, конечно, рассказывать об этом Жильберу не нужно, не то он опять уставится на нее, будто на еретичку: и замуж не хочет, и хозяйством не интересуется…
Воспоминание о том, по какому поводу Жильбер так смотрел на нее в прошлый раз, вызвало в ее памяти образ некоего черноглазого субъекта, и она не удержалась, чтобы не спросить:
– А как поживает ваш кузен?
Жильбер как-то странно поежился, но не ответил. Должно быть, Алёна не слишком правильно построила фразу, а может, произнесла ее не так, как следовало, забыв про какое-нибудь слияние чего-то с чем-то…
Она только попыталась снова построить в уме вопрос, как Марина пришла ей на помощь:
– А как поживает Фримус?
Тут явственно поежилась также и Жаклин, и, глядя на обескураженные лица супругов, Алёна поняла, что им жутко не хочется говорить о кузене. В этом было что-то странное, потому что для французов famille, то есть семья и родственные отношения, – нечто настолько святое, настолько любимое, настолько популярная тема для бесед… А тут такое откровенное отвращение к излюбленной теме!
Алёна мигом вспомнила, как конфузился Жильбер еще на вчерашней гулянке во дворе мэрии, как тащил красавчика-кузена прочь от Марины с Алёной… Что-то с ним не так, с этим Фримусом. А может быть, он бабник, известный своими скандальными похождениями? Кстати, это вовсе не исключено – при таких-то глазах и обворожительных манерах… Ну, тогда Жильбер может не беспокоиться. Марина по уши влюблена в своего мужа, к тому же сразу видно, она из тех милейших женщин, которые рождены быть только женой и матерью, но никак не любовницей, для коих семья на первом месте, ну а Алёна уже большая девочка, для нее чем хуже, тем лучше, в смысле, чем опаснее противник, тем интересней схватка…
Она бы с удовольствием довела это до сведения Жильбера (с тем, чтобы он при случае довел это до сведения кузена Фримуса), однако сделать это, конечно, было совершенно невозможно.
А жаль… Ведь нынешний день уже, считай, пропал, осталось ей пробыть в Мулене только завтра и немножко, совсем чуть-чуть послезавтра, а призрак Никиты Шершнева отнял у нее утро, когда она могла бы встретиться с Фримусом на дороге в Тоннер.
«Удар иль поцелуй произойдет меж нами?» – «Удар, сто тысяч раз удар!»
Между прочим, далеко не факт. Когда на уединенной лесной дороге встречаются мужчина и женщина – взрослые, искушенные мужчина и женщина, давно утратившие веру в романтику, однако отлично знающие, чего хотят от особы противоположного пола… и если при этом они оба скорее раздеты, чем одеты (ну разве это одежда – шорты да майка?!), тут всякое может случиться, и если не сто тысяч раз, то уж один – почти наверняка!
Господи, до чего же не вовремя примерещился Алёне этот несчастный Никита Шершнев!
Марина, конечно, тоже ощутила, как напряглись гостеприимные хозяева, и принялась разруливать ситуацию.
– Мы тут с Алёной видели из нашего сада какие-то странные развалины неподалеку от церкви, – сказала она как ни в чем не бывало, словно в жизни не задавала предыдущего вопроса, на который так и не дождалась ответа. – Что там такое было?
– О! – хором воскликнули Жильбер и Жаклин с откровенной радостью, что гостья сменила тему разговора. – Вам, как русским, это будет чрезвычайно интересно! Здесь был дом одной дамы – русской, между прочим. Она унаследовала его от мужа, местного уроженца, Лорана Гренгуара. Гренгуар был ее второй муж, а первый оставил ей огромные деньги. Она была миллионерша, но жить предпочитала не где-нибудь, а в Мулене. Она очень любила Мулен. Мы были еще совсем юнцы, двадцать-то лет назад, а ей уже было около восьмидесяти… очень красивая, прямая, очень неприветливая дама. У нее была огромная семья, но все жили в Париже, а она в Париж только прическу делать ездила.
– Очень мило! – пробормотала Марина. – Прическу – в Париж?!
– Ну да, она вообще была со странностями, видимо, от больших денег, – снисходительно пояснила Жаклин. – Например, она сидела, сидела дома – говорят, писала мемуары, – а потом вдруг сорвалась и отправилась путешествовать куда-то на север, кажется, в Финляндию. В восемьдесят пять лет, вы представляете?! Ну и умерла, конечно, там, сердце не выдержало. Сколько хлопот родственникам: привезти тело из Финляндии, похоронить…
– В Мулене? – спросила Алёна, уже решив, что непременно найдет время и заглянет на старое кладбище близ старой церкви, навестит могилку этой неведомой мадам Гренгуар… русской, ну надо же!
– Нет, ее похоронили в Париже, хотя она желала бы, наверное, лежать в Мулене. Но как раз когда пришло известие о ее внезапной смерти, в дом ударила молния. Вы представляете?! И он сгорел. Все сгорело, все ее вещи, хотя ее правнучка Моник очень старалась спасти записки своей бабушки. Ну куда там, все так полыхало!.. – махнула рукой Жаклин.
– Жаль! – чуть ли не простонала Алёна.
Да уж! Если бы удалось каким-то чудом добраться до записок этой неведомой мадам, какой романчик смогла бы создать на их основе писательница Дмитриева!