Поцелуй женщины-паука
Шрифт:
— Ага, но я не понял про эти отношения.
— Это значит, что она очень по мне скучает, и мы пытаемся, как товарищи, избегать очень близких отношений, потому что они могут только помешать, когда придет время действовать.
— Как действовать?
— Решительно. Рисковать жизнью.
— А-а…
— Мы не можем позволить себе думать о том, что кто-то нас любит. Ведь нас любят живыми. Если думать, то можно начать бояться смерти. Не совсем бояться, но… больно, когда из-за того, что ты рискуешь жизнью, страдает другой человек. И чтобы избежать этого, она начала встречаться с другим нашим товарищем… Я продолжу. «Я думала, говорить тебе
— Но я не понял, что ты сказал прошлой ночью о том, что твоя девушка не такая, какой ты ее описал.
— Черт! Опять голова закружилась. Оттого, что читал…
— Ты, должно быть, очень ослаб…
— Меня немного тошнит.
— Ложись и закрой глаза.
— Проклятье! Мне ведь уже было лучше.
— Отдохни, это оттого, что ты напрягал глаза. Закрой их.
— М-м, похоже, постепенно отходит…
— Тебе не надо было есть. Я же говорил.
— Но я проголодался.
— Тебе и вчера было хорошо, пока ты не поел, а потом снова стало хуже. Сегодня опять, и в этот раз целую тарелку! Обещай, что завтра не притронешься к еде.
— Не говори о еде, меня от этого…
— Прости.
— Знаешь, я смеялся над твоим болеро, но в этом письме говорится о том же.
— Думаешь?
— Да… Думаю, я не имею права смеяться над болеро.
— Может, это потому, что оно очень трогательное, и ты смеялся… чтобы не заплакать. Во многих болеро поется об этом. Или в танго.
— Как там было? В том, которое ты пел?
— Какая часть?
— Все целиком.
— «Дорогая… вновь пишу тебе… ночь приносит тишину, которая помогает мне говорить с тобой, и я думаю, помнишь ли ты грустные наши мечты… об этой странной любви… Моя дорогая… хотя, может быть, мы никогда не увидимся вновь, и нам — такова судьба — суждено жить далеко друг от друга… Клянусь, мое сердце всегда будет принадлежать тебе, мои мысли, вся моя жизнь — навеки твои… так же, как и эта боль… принадлежит… тебе». «Боль» или «страдания» — я точно не помню. Либо одно, либо другое.
— Не так уж и плохо.
— По-моему, божественно. {5}
— Как оно называется?
— «Мое письмо» Марио Клавеля. [11] Он из Аргентины.
— Правда? А я подумал, что он мексиканец или кубинец.
— Я знаю еще много стихов Агустина Лары, [12] почти все.
— Мне уже не так плохо, только опять начинаются колики.
— Отдохни.
— Я сам виноват, не надо было есть.
— Если сможешь, не думай о боли, постарайся расслабиться. Когда напрягаешься, становится только хуже… Поговори со мной немного. О чем хочешь…
11
Марио Клавель (р. 1926) — аргентинский композитор.
12
Агустин Лара (1900–1969) — мексиканский певец и композитор.
— Вчера вечером я тебе
— А от кого же письмо?
— Она присоединилась к движению вместе со мной. Но потом решила все бросить и уговаривала меня сделать то же самое.
— Почему?
— Она слишком любила жизнь, была очень счастлива со мной. Ей хватало наших отношений. Тогда и начались неприятности. Понимаешь, она очень расстраивалась, когда я уезжал на пару дней, а когда приезжал, она все время плакала. Но это еще не все. Она перестала говорить мне, когда звонили мои товарищи, потом даже перестала передавать их письма. И это было последней каплей.
— Ты давно ее не видел?
— Почти два года. Но я все еще думаю о ней. Если она только не стала такой… кастрирующей мамашей… В общем, не знаю… похоже, нам было суждено расстаться.
— Потому что вы слишком друг друга любили?
— Похоже еще на одно болеро, Молина.
— Слушай, умник, ты разве не знаешь, что в них — правда жизни? За это я их и люблю.
— Но что мне в ней нравилось — так это то, что она была очень самостоятельной. У нас были отличные отношения. Она никогда… как бы объяснить? Она не позволяла собой манипулировать…
— В смысле?
— Черт, Молина, друг… мне опять плохо.
— Где болит?
— В животе…
— Не напрягайся, Валентин, а то будет еще хуже, успокойся.
— Да.
— Ложись.
— Мне просто так грустно, даже не передать.
— В чем дело?
— Бедняга, ты бы только знал. Он был классным парнем, бедный…
— Кто?
— Тот, которого они убили.
— Но он попал на небеса, это точно…
— Если бы я мог в это поверить, это было бы таким утешением — знать, что хорошие люди всегда получают свою награду. Но я не верю в такие вещи. А-а, Молина, сейчас я опять тут тебе устрою — быстрее, позови охранника.
— Секунду… я сейчас…
— А-а… а-а, все, уже можешь не звать…
— Не волнуйся, я найду тебе что-нибудь вытереться.
— А-а… а-а-а, так больно, будто взорвусь сейчас…
— Расслабься, не сдерживай себя, я потом замою простыню.
— Сверни ее в несколько слоев, похоже, там у меня совсем жидко.
— Да… конечно, вот так, вот, не волнуйся. Не сдерживайся. Я потом просто отнесу ее в душ. Сегодня же вторник, забыл?
— Но это твоя простыня…
— Не важно, твою я тоже буду стирать, к счастью, у нас полно мыла.
— Спасибо, Молина… Похоже, мне уже лучше…
— Не волнуйся. Ты и так уже все здесь загадил. Скажешь, когда закончишь, я помогу тебе вытереться.
— Все?
— Вроде да… Что-то я замерзаю.
— Возьми мое полотенце. С ним хоть как-то согреешься.
— Спасибо.
— Но сперва перевернись, чтобы я мог тебя вытереть. Если ты и вправду закончил.
— Лучше подожди немного… Молина, прости, что смеялся над тобой, когда мы говорили про болеро.
— Нашел время обсуждать…
— Слушай, похоже, все, но давай я сам вытрусь… если только не начну терять сознание, когда подниму голову.
— Давай медленно…
— Нет, я слишком слаб, придется тебе…
— Я все сделаю, не волнуйся. Полежи.
— Спасибо…
— Ладно… вот здесь, и немного еще вот здесь… повернись аккуратно… вот. На матрас ничего не попало, так что все не так уж и страшно. К счастью, у нас много воды. Я могу намочить простыню и вытереть тебя, это просто.
— Даже не знаю, что сказать.