Поцелуй женщины-паука
Шрифт:
— Давай я расскажу тебе фильм, чтобы ты отвлекся и не думал о боли.
— И что будешь рассказывать?
— Уверен, этот тебе понравится.
— М-м-м… вот сука…
— …
— Начинай. Не обращай внимания, если я буду стонать, рассказывай.
— Ладно, начинается все… что же это за место? Просто действие там происходит в разных местах… Но хочу оговориться: этот фильм не в моем духе.
— А в каком?
— Такие фильмы обычно любят мужчины, поэтому я его и выбрал… для тебя, раз ты плохо себя чувствуешь.
— Спасибо.
— Как же он начинается?.. Погоди, ах да, на гоночной трассе, не помню, как называется, она на юге Франции.
— Ле-Ман.
— Почему мужчины помнят все, что касается автогонок? Ну так вот, в этих гонках участвует парень из Южной Америки, очень богатый, настоящий плейбой, сын состоятельного землевладельца, у которого большие банановые плантации. Дело происходит во время квалификационных
— А-а… черт!., эта гребаная боль!
— …но машине уже конец. Он собирает свою команду, говорит, что все кончено, что у него не осталось денег на сборку нового автомобиля, и уезжает в Монте-Карло (это неподалеку), где его отец отдыхает на яхте с девицей; она намного моложе его, симпатичная. Вообще-то сначала сын звонит отцу на яхту, а затем встречается с ним на террасе отеля. Девицы там нет, потому что отец хочет повидаться с сыном наедине; он его очень любит, судя по тому, как он был счастлив, когда тот позвонил. А парень хочет попросить у отца еще денег, но не решается, ему стыдно, что он вроде как бездельник, такой попрошайка; но когда они встречаются, старик нежно обнимает сына и говорит, чтобы тот не беспокоился из-за машины, он уже все продумал, вскоре парень получит новую, хотя отец не в восторге от того, что его сын участвует в гонках и рискует жизнью. Парень говорит, что они уже не раз это обсуждали, и, конечно, зная страсть сына, отец позволил ему заниматься автогонками, лишь бы тот держался подальше от политических кружков левых студентов, потому что его сын изучал политическую философию в Париже.
— Политологию.
— Точно. А потом отец, надеясь наставить сына на путь истинный, а заодно и более безопасный, спрашивает, почему тот не представляет какую-нибудь известную фирму. Но отпрыск начинает злиться и говорит: ты, мол, и так все время держал меня подальше от Парижа, и пока я собирал свой автомобиль, мне было ни до чего, но заставить меня работать на эти международные корпорации кровососов — никогда! И тут отец говорит то, чего не должен был говорить: когда он видит сына таким взбешенным, тот напоминает ему бывшую жену, мать этого парня. Она была страстной женщиной, идеалисткой, и ради чего… чтобы так кончить… Потом сын поворачивается, чтобы уйти, и отец, чувствуя угрызения совести, просит его подождать, он даст ему денег на новую машину, но сын, который, как ты понял, испытывает нежные чувства к матери, уходит, хлопнув дверью. Отец так и стоит, погрузившись в свои мысли, расстроенный, смотрит с террасы на чудесную бухту Монте-Карло, где пришвартовано очень много яхт, все они подсвечены по бортам маленькими лампочками, и картина похожа на дивный сон. Но тут звонит телефон — это его молодая подружка. Старик извиняется, говорит, что сегодня в казино не пойдет, потому что у него возникли срочные дела и ему надо с ними разобраться. А сын выходит из отеля и тут же натыкается на компанию старых друзей, которые затаскивают его на вечеринку. Там он чувствует себя совершенно не в своей тарелке, поэтому берет бутылку коньяка и незаметно удаляется в свободную комнату, только я забыл сказать, что все происходит на роскошной вилле в предместье Монте-Карло, представляешь себе дома на Ривьере — невероятно богатые, этот — с длинной каменной лестницей, ведущей в сад, и на ней, и на балюстраде расставлены громадные каменные горшки, похожие на урны или гигантские вазы, в которых растут диковинные растения, в большинстве своем огромные кактусы — знаешь, как выглядит агава?
— Да.
— Ну вот, вроде нее. И вот парень спрятался от всех в дальней комнате, в библиотеке, и напивается там в одиночестве. Вдруг он замечает, что в комнату входит женщина, ей лет сорок, элегантна, кажется несколько высокомерной, и в руке у нее тоже бутылка. Но поскольку он сидит в темноте — свет идет лишь от окна, — она не видит его, садится и наливает
— Похоже, мне опять надо в туалет…
— Позвать охранника?
— Нет, я потерплю…
— Ты сделаешь себе только хуже.
— Но они могут увидеть, как мне плохо.
— Слушай, они не положат тебя в лазарет из-за какого-то поноса…
— Кто знает, сегодня это уже четвертый раз, посмотрим, сколько я еще выдержу…
— Ты весь белый, это не просто понос. На твоем месте я бы пошел к врачу…
— Помолчи, пожалуйста.
— Я рассказываю дальше, но слушай… понос ведь не заразен? Потому что то же самое было и у меня… Ты ведь не думаешь, что я виноват?
— Это, наверное, из-за еды, раз мы оба заболели… Ты был такой же белый. Но вроде уже полегче, так что продолжай…
— У меня это сколько продолжалось?.. Около двух дней.
— Нет, всего одну ночь, наутро тебе уже было лучше.
— Тогда позови охранника, раз это на одну ночь.
— Рассказывай дальше.
— Ладно. Мы остановились на том, что он встретил элегантную женщину. Я сказал, что она среднего возраста, из высшего света.
— Как она выглядит?
— Невысокая, это какая-то французская актриса, с формами, но в то же время стройная, с тонкой талией, на ней обтягивающее вечернее платье с декольте, без бретелек, с твердыми чашечками, помнишь, были такие…
— Нет.
— Да помнишь ты, с ними казалось, будто сиськи — как на подносе.
— Пожалуйста, не смеши меня.
— Чашечки делали очень плотными, с косточками. Точно, как на подносе. Представь: не желаете ли сиську, сэр?
— Прекрати, не смеши.
— Глупый, так ты скорее забудешь о боли.
— Я просто боюсь наделать в штаны.
— Уж пожалуйста, избавь, а то мы тут оба умрем. Я продолжаю. Итак, в результате он должен рассказывать первым, почему хочет напиться и забыться. Он становится очень серьезным и говорит, что пьет для того, чтобы забыть все, абсолютно все. Она спрашивает, неужели он не хочет чего-нибудь запомнить, и он отвечает, что хочет, чтобы его жизнь началась с той самой минуты, когда она вошла в эту комнату, в библиотеку. Теперь ее очередь рассказывать, и я думал, она скажет то же самое — что она хочет все забыть. Но вовсе нет, в ее жизни много хорошего, и она благодарна за это, кроме того, она руководит очень успешным журналом мод, без ума от своей работы, у нее чудесные дети, она унаследовала семейные владения, и тут выясняется, что она и есть хозяйка этой невероятно красивой виллы, похожей на дворец, но, конечно, в ее жизни есть и то, о чем хотелось бы забыть, — отношения с мужчинами. Парень говорит, что завидует ей — ему-то не везет вообще. Естественно, он не хочет говорить ей о проблеме с мамой, потому что до сих пор переживает из-за развода родителей и чувствует вину за то, что бросил мать, которая — хотя всегда была очень богатой и до сих пор живет на большой кофейной плантации, — после того как муж бросил ее, вышла замуж за другого или чуть было не вышла, и парень думает, что так она хотела избавиться от одиночества. Ах да, я вспомнил, мать много раз писала ему: она собирается замуж — не по любви, а потому что боится остаться одна. А парень переживает, что уехал из своей страны, где притесняют простых рабочих, он полон революционных идей, но он сын мультимиллионера, и никто не хочет с ним знаться, никто из простых смертных, я имею в виду. И он переживает, что бросил мать одну. Все это он рассказывает женщине. Знаешь, а ты никогда не рассказывал о своей матери.
— Почему, рассказывал.
— Клянусь Богом, ни разу.
— Может, и рассказывать нечего.
— Спасибо. Я ценю твое доверие.
— Почему такой тон?
— Ладно, поговорим, когда тебе станет получше.
— А-а… ой… прости… Что я наделал…
— Нет, нет, не подтирайся простыней, погоди…
— Нет, не надо твоей рубашкой…
— Да возьми, подотрись. Простыню не трогай; ты без нее замерзнешь.
— Но эта последняя, у тебя нет другой на смену…
— Возьми, стой, встань-ка, нет, не так, вот так, осторожней, погоди, чтобы не попало на простыню.
— Не попало?
— Нет, только на штаны. Давай выкинь их куда-нибудь.
— Мне так стыдно…
— Вот так, осторожно, осторожно… отлично. Теперь самое сложное: подотрись рубашкой.
— Мне ужасно неловко…
— Ты же сам говорил, что должен быть мужчиной. Так чего тут стыдиться?
— Заверни их хорошенько… штаны, чтобы не воняли.
— Не волнуйся, я знаю, что делать. Видишь, вот так, заворачиваешь все вовнутрь, рубашку легче выстирать, чем простыню. Возьми бумагу.