Поцелуй женщины-паука

Пуиг Мануэль

Он спрашивает шефа, можно ли уйти с работы пораньше; главный редактор отпускает его до конца дня, упомянув, что в последнее время тот неважно выглядит. А она тем временем готовится к свиданию — на ней черный бархатный костюм, такой симпатичный, их носили в те времена, облегающий, под ним нет блузки, сбоку бриллиантовая брошь, девушка надевает легкую белую шляпку, сзади — белое газовое облачко. А волосы у нее собраны в пучок. Потом перчатки, белые — под цвет шляпы; и тут она впервые задумывается, что это свидание очень рискованно, и как раз в тот момент, когда она размышляет, идти или не идти, приходит ее магнат. Он средних лет, лет пятидесяти с хвостиком, седой, грузный, но очень даже представительный мужчина. Он спрашивает, куда это она собралась. Она отвечает, что за покупками, тот предлагает составить ей компанию, но она говорит, что ему будет скучно — она идет выбирать ткани. Магнат глядит на нее так, будто что-то заподозрил, но молчит. Она говорит, что он не имеет права сердиться, потому что она всегда поступает так, как он велит, ведь она больше не помышляет о театре, правда? Или о пении, но по магазинам-то

она имеет право ходить, поэтому не надо на нее так смотреть. Магнат отвечает: ладно, он теперь уходит, а она может гулять по магазинам сколько угодно, но если он узнает, что она его обманывает… он отомстит, но не ей — он прекрасно понимает, что без нее жить не сможет, — а тому, кто посмеет приблизиться к ней. И магнат уходит, чуть позже уходит и она, но не знает, что сказать шоферу, потому что все еще слышит угрозу: «Я отомщу тому, кто посмеет приблизиться к тебе». А репортер пока ждет ее в шикарном баре, смотрит на часы и начинает понимать, что она не появится. Он заказывает еще виски, двойную порцию. Проходит час, второй, он уже в доску пьяный, хотя пытается держаться. Он встает и идет к выходу. Возвращается в редакцию, садится за свой стол и просит курьера принести ему двойной кофе. И с головой погружается в работу, стараясь все забыть. На следующий день он приходит раньше, чем обычно, главный редактор удивлен, хлопает его по плечу, хвалит за то, что тот пришел, потому что день предстоит напряженный. Репортер довольно рано заканчивает свою работу, отдает материал шефу, тот поздравляет его — мол, материал хороший — и отпускает домой. Парень идет выпить с другом-репортером, который его пригласил; сначала он отказывается, но друг настаивает… нет, подожди, это сам шеф пригласил его выпить прямо там, у себя в кабинете, потому что парень написал статью о коррупции в правительстве, очень важную статью, и босс приглашает это дело отпраздновать. После того как они выпили, парень идет на улицу, у него паршивое настроение, от виски ему стало грустно, он сам не понимает, как это случилось, но снова оказывается перед дверями ее дома. Он не может устоять и звонит в дверь. Служанка спрашивает, кто это. Он отвечает, что хочет поговорить с хозяйкой, а времени — пять часов, и та как раз пьет чай с магнатом, который приготовил ей подарок — изумрудное ожерелье — и просит у нее прощения за сцену, которую устроил вчера вечером. Она велит служанке сказать репортеру, что ее нет дома, но он уже ворвался в комнату. Тогда она пытается спасти положение, рассказывает про злополучную статью, благодарит репортера, говорит магнату, что тот не захотел принять денег, а больше она и не знает, что сказать, но парень приходит в ярость, видя, как она держит того, другого, за руку, и кричит, что ему от всего этого тошно, и просит забыть о нем раз и навсегда. Ни она, ни магнат не произносят ни слова; парень уходит, но оставляет записку на столе со словами песни, которые написал для нее. Магнат смотрит на девушку; ее глаза полны слез, потому что она влюблена в репортера и больше не может этого отрицать, не может себя обманывать, что хуже всего. Магнат смотрит ей в глаза и требует объяснить, что ее связывает с этим нищим газетчиком. Она не может говорить, у нее комок в горле, но тут она видит, что тот готов к примирению; она набирается решимости и отвечает: газетчик для нее ровным счетом ничего не значит, и она встречалась с ним только по поводу этой статьи. Магнат спрашивает, из какой он газеты, и когда узнает, что именно эта газета занимается расследованием его связей с мафией, спрашивает у нее, как зовут репортера, чтобы, может быть, попытаться подкупить его. Но девушка боится — а вдруг на самом деле магнат хочет отомстить ему… и отказывается назвать его имя. Тогда тот отвешивает ей пощечину, она падает на пол, и он уходит. И вот она лежит на ковре, как будто горностай, — темные волосы на белом мехе, — и слезы на щеках блестят, словно маленькие звездочки… Она смотрит по сторонам… и видит на одной из подушек… листок бумаги. Встает, берет его и читает… «Хотя ты и пленница своего одиночества, твое сердце все еще шепчет… я люблю тебя. Черные цветы судьбы… развели нас безжалостно, но придет день, когда ты станешь… моей навсегда… только моей…» Она прижала листок к сердцу, и сердце ее, подобно листку, сжалось от боли.

— Ну?

— А парень просто убит горем, он не возвращается на работу, а слоняется по барам. В редакции все его ищут и не могут найти; звонят домой, он берет трубку, но, как только слышит голос шефа, тут же бросает. Дни проходят, и вот однажды в газетном киоске он видит бывшую свою газету с анонсом: в следующем номере читателей ждет сенсационная история частной жизни звезды, ушедшей из шоу-бизнеса. Его трясет от гнева, он идет в редакцию, которая закрыта, потому что уже поздний час. Но сторож пропускает его, ничего не заподозрив; парень входит в офис и видит, что ящики его стола взломаны, ведь теперь это место отдано другому журналисту, и, конечно, все материалы нашли. Тогда он едет в типографию — она находится довольно далеко от редакции. Когда он приезжает туда, на дворе утро, и он обнаруживает, что дневной выпуск газеты уже пошел в печать. Он берет молоток и разбивает все станки — то есть уничтожает весь выпуск, потому что краска проливается на бумагу, и все, все испорчено. Ущерб, нанесенный газете, исчисляется тысячами и тысячами песо, миллионами, это настоящее преступление. Репортер исчезает из города, но его исключают из профсоюза, и он больше никогда не сможет работать журналистом. Так он и живет — от запоя к запою, пока однажды в поисках давно забытых воспоминаний не приезжает в курортный город на побережье. В какой-то грязной пивнушке прямо на берегу играет местный оркестр. Там играют на таком инструменте, он похож на стол с дощечками…

— Ксилофон.

— Валентин,

ты просто эрудит… Откуда ты все знаешь?

— Рассказывай дальше. Мне интересно, чем все закончится.

— Так вот, на этом самом инструменте играют очень грустную песню. И парень на столе, где уже вырезаны всякие сердечки, имена и непристойности, ножом царапает слова песни и поет. Он поет: «Когда тебе говорят о любви и мечтах… и сулят тебе солнце, луну и звезды… Если ты помнишь обо мне… не произноси моего имени! Потому что твои губы могут вспомнить… что такое любовь… И если тебя спросят о прошлой жизни, солги, скажи, что ты из мира, что совсем не похож на наш…» И он начинает вспоминать ее, даже видит ее на дне своего стакана с бренди, и тут она начинает приходить в движение, пока не становится настоящей и начинает ходить по пивнушке — смотрит на него и поет песню. «…Я не знаю, что такое боль, я не понимаю, что такое любовь, я никогда-никогда не знала слез…» И он, глядя на нее, начинает подпевать, сидя среди всех этих забулдыг, которые пьяны в дым и ничего не видят и не слышат: «…Куда бы я ни шел, расскажу о твоей любви как о сне золотом», а она продолжает: «…Оставь обиду, не говори, что разлука разбила тебе сердце», он лелеет в памяти ее образ, она будто сидит перед ним за столом, и он отвечает ей: «… А если о прошлом спросят меня, я тоже солгу и скажу, что пришел из мира, который совсем не похож на наш…» И вот они вдвоем, со слезами на глазах, поют дуэтом, но тихими-тихими голосами, почти шепотом: «…Потому что я счастлив любя, мое сердце не болит, и я никогда… никогда не плакал…» И когда он вытирает глаза — ему стыдно, что он, мужик, так расплакался, — он понимает: ее, естественно, рядом нет. В отчаянии он хватает стакан и подносит к свету, но видит на дне лишь свое растрепанное отражение. И тогда он со всей силы швыряет стакан об стену, и тот разлетается на мелкие кусочки…

— Ты чего остановился?

— …

— Слушай, ну прекрати…

— …

— Черт подери! Я же сказал, что сегодня надо радоваться, понятно?!

— Не надо меня так трясти…

— Потому что сегодня нам все нипочем.

— Ты меня испугал.

— Не надо грустить и бояться нечего… Я хочу лишь сдержать свое обещание и сделать так, чтоб ты забыл обо всем плохом. Я ведь обещал сегодня утром — ты не будешь грустить. И слово сдержу, черт подери, потому что мне это ничего не стоит. Мне это ничего не стоит… и пока это в моих силах, пусть только сегодня… я не позволю тебе унывать…

Глава 13

— Интересно, как там сегодня на улице.

— Кто знает… Наверное, не очень холодно, но влажно. Думаю, облачно, Молина, и облака очень низко, от них свет улицы отражается.

— Да, наверное.

— Улицы сырые, особенно мостовые, хотя и дождя-то нет. Легкий туман.

— Валентин… когда влажно, я становлюсь раздражительным, потому что весь чешусь, но сегодня нет.

— Мне сегодня тоже хорошо.

— Еда нормально пошла?

— Да, еда…

— Ух ты, осталось совсем немного…

— Все из-за меня, Молина.

— Оба виноваты; съели больше, чем обычно.

— Когда ты в последний раз получил передачу?

— Четыре дня назад. На завтра осталось немного сыра и хлеба, майонез…

— А еще апельсиновый мармелад. И половина английского пудинга. И молочный пудинг.

— И это все, Валентин?

— Нет, немножко засахаренных фруктов. Тыква, которую ты оставил себе.

— Мне было жалко ее есть, она такая красивая. Завтра разделим пополам.

— Нет, съешь сам.

— Нет, завтра придется есть тюремную еду, а на десерт разделим засахаренную тыкву.

— Завтра и поговорим.

— Я не хочу сейчас ни о чем думать, Валентин. Хочу побездельничать.

— Хочешь спать?

— Нет, не особенно. Мне так хорошо… Нет, даже больше чем хорошо… Не сердись, если я скажу глупость. Я очень счастлив.

— Так и должно быть.

— Знаешь, что хорошего в том, когда ты счастлив, Валентин?.. То, что кажется, будто это навсегда, будто больше никогда тебе не будет плохо.

— Мне тоже хорошо. Даже эта вонючая кровать такая теплая, что, думаю, сегодня я буду хорошо спать.

— А у меня как-то тепло и уютно в груди, Валентин. Это здорово. И в голове так пусто — нет, это звучит глупо: в голове словно теплый туман. Такое же ощущение во всем теле. Не знаю, может, это оттого… что я до сих пор ощущаю… как ты прикасаешься ко мне.

— …

— Тебе не противно, когда я это говорю?

— Нет.

— Просто, когда ты здесь, я будто не чувствую себя собой, и это приятно. И даже после, когда я уже сплю, а ты на своей койке, я все еще не я. Странно… Даже не знаю, как объяснить.

— Ну попробуй.

— Не торопи меня, дай сосредоточиться… Как будто, когда я один на своей койке, я — это даже не ты. Я кто-то другой, не мужчина, не женщина, кто-то, кто чувствует себя…

— … в безопасности.

— Да, точно, откуда ты знаешь?

— Потому что сам чувствую то же.

— Почему так происходит?

— Не знаю…

— Валентин…

— Что?

— Хочу тебе кое-что сказать… но только не смейся.

— Ну?

— Каждый раз, когда ты приходил ко мне… потом, мне хотелось… больше не просыпаться. Конечно, маме будет тяжело, если она останется одна… но будь на то моя воля, я не хотел бы больше просыпаться никогда. И это не какая-то бредовая мысль; говорю тебе, единственное, чего мне хочется, — это умереть.

— Сначала расскажи, чем фильм закончился.

— А, там еще много осталось, сегодня никак не успею.

— Если бы ты рассказывал побольше в последние дни, сегодня могли бы закончить. Почему ты не хотел рассказывать?

— Не знаю.

— Не забывай, может, это последний фильм, что ты мне пересказываешь.

— Как все сложится, только Бог знает.

— Расскажи немного.

— Но немного, а то до конца еще далеко.

— Пока не устанешь.

— Ладно, на чем мы остановились?