Почему исповедуются короли
Шрифт:
На улице разгулялся ледяной ветер, фонарщик с подручным спешно зажигали факелом ближайшие масляные фонари из выстроившихся по направлению к Гросвенор-сквер.
Лакей подсаживал Геро в экипаж, когда факел полыхнул и она снова увидела того мужчину, высокого и темного, с длинными черными волосами и шрамом на щеке – он стоял на углу Дэвис-стрит.
Незнакомец отступил назад и скрылся
ГЛАВА 56
К тому времени, когда Себастьян добрался до французской часовни на Литл-Джордж-стрит, с нависшего черного неба заморосил холодный дождь.
Себастьян помедлил в тени от выступающего угла соседней конюшни. Ночь пахла мокрой мостовой, свежим конским навозом и горячим маслом из уличного фонаря, мерцавшего на ветру. Слабый свет струили три высоких окна церковного фасада да фонари одинокого ландо, стоящего перед входом. На козлах дремал кучер в ливрее графа Артуа. Но в остальном узкая улочка лежала темной и пустынной под надвигающимся ненастьем.
Поглубже надвинув шляпу от дождя, Себастьян осторожно попробовал центральные двери часовни. Заперто. Он снова взглянул на спящего кучера, затем обогнул здание и скользнул в узкий проход, ведущий к двери ризницы. Дождь припустил сильнее, к колющим каплям добавилась жалящая ледяная крупка. Он почти достиг короткой лесенки, когда услышал позади крадущиеся шаги – кто-то зашел в проход следом.
Себастьян обернулся.
Молодой человек в расстегнутом пальто и цилиндре со смешком остановился. На вид ему было лет двадцать пять лет, во внешности ничего примечательного, кроме больших темных глаз, окаймленных ресницами пушистыми, как у девушки.
– Шевалье д’Армиц, полагаю?
– Да.
– Вы очень тихо двигались, – сказал Себастьян. – Случайно, не подкрасться ко мне пытались, а?
– Зачем бы мне к вам подкрадываться? – Француз держал левую руку опущенной вдоль бока, пряча в складках пальто. Наверняка рассчитывал, что в густой тени закоулка никто не сможет разглядеть кинжал, который он сжимал. – Просто хотел вас предупредить, что церковь закрыта.
– Я вижу, там горят свечи.
Шевалье шагнул ближе, еще ближе.
– Это частная церемония.
– Да? И что за церемония?
– Похороны.
– Но катафалка-то нет.
– Тело уже погребено в другом месте.
Дождь разбарабанился не на шутку. Шевалье продолжал подходить, пряча клинок и изобразив на лице любезную улыбку, словно для светской беседы.
– В некоторых эмигрантских семьях, знаете ли, принято извлекать из тела сердце усопшего. Урны с сердцами хранятся здесь, в часовне, в ожидании того дня, когда можно будет отвезти их во Францию.
– В данном случае в Валь-де-Грас?
– В данном случае – да. – Теперь мужчин разделяло фута четыре. Улыбка француза стала шире. – Вас трудно убить, месье виконт.
– Но вы раз за разом пытаетесь.
– Думаю, в этот раз шансы на моей стороне.
– Вот как? Потому что у вас в руке кинжал, а у меня нет?
Легкое удивление промелькнуло по лицу д’Армица.
– Я слышал, что у вас зрение и слух, как у кошки. Но никогда не принимал всерьез эти слухи.
– Напрасно.
Шевалье покачал головой.
– Мне казалось, это лишь иллюзорный образ, который вы культивируете.
– А я слышал, что вы предпочитаете пронзать мужчин со спины. В буквальном смысле. И спину вам не подставлю.
– И так справлюсь, – выдохнул д’Армиц.
Все с той же улыбкой он рванулся вперед, клинок сверкнул к сердцу Себастьяна.
Извернувшись, тот одной рукой поймал запястье противника, а другой рубанул по локтю. Атакующая рука шевалье согнулась. Стиснув зубы, Себастьян постарался развернуть кулак с кинжалом, рукоять помогала усилить давление.
Лицо француза вспыхнуло изумлением, когда он понял, как сильно просчитался.
Себастьян еще поднажал и почувствовал слабину. Он дернул вверх обмякшую руку д’Армица и направил клинок прямо ему в сердце.
– Но… – пробормотал шевалье.
Его глаза расширялись, постигая реальность: противника, которого не удалось обхитрить, рок, которого не удалось избегнуть. Изумление сменилось гневной яростью от осознания, что всем шансам пришел конец. Всему пришел конец.
– Со мной не так легко справиться, как вы думали, – заключил Себастьян, высвобождая кинжал.
Дождь заливал опрокинутое лицо француза, размывал кровь, пятнавшую белый жилет. Свет понимания уже исчезал из глаз шевалье. Но ярость еще оставалась – как пламенеющий уголь, обреченный угаснуть в беспощадной тьме.
* * * * * * * *
Под рукой Себастьяна дверь в темную ризницу открылась беззвучно. В маленьком неприбранном помещении густо пахло сыростью, горелым ладаном и чем-то затхлым, как от старческой одежды. Узкая полоса света падала из приоткрытой двери, ведшей в часовню, где мерцали свечи.
Себастьян замер в тени. Отсюда он почти целиком видел два ряда пустых скамей и деревянную западную галерею, нависавшую над главным входом. В церкви, казалось, никого не было, за исключением дряхлого священника в белой альбе и черной столе, расшитой золотыми крестами.
Тот стоял перед одной из настенных гробниц, теперь открытой. В неглубокой нише находилось несколько урн. Старик поднял руки, его нетвердый голос гулко отдавался в тишине.
– Requiem aeternam dona eis, Domine [39] .
39
Вечный покой даруй ему, Господи.