Почти любовь, почти падение

Риз Екатерина

– И что?

– Да ничего, Андрей! Просто сейчас всё закончилось. Мы больше не будем врать друг другу.

Жданов голову повернул и Катин взгляд поймал.

– А когда мы друг другу врали?

Катя отвернулась от него, и себя руками за плечи обхватила. Андрей поднялся и к ней подошёл.

– Катя... Ты меня ненавидишь, да?

Она на воротник его пиджака смотрела, до боли в глазах вглядывалась.

– Нет.

– Нет?

Кажется, не поверил. Тогда Катя смелости набралась и прямо в глаза ему посмотрела.

– Нет, Андрей, я тебя не ненавижу. Я никогда не думала, что всё это всерьёз. Неприятно, конечно, что вы со мной так, но... Ты же знаешь, я не строю иллюзий, я всё знаю, и

про себя, и про тебя. У меня не было никаких надежд, которые разбились из-за твоего поступка. И я также знаю, что сейчас самое время нам разойтись в разные стороны. Пока всё окончательно не сломалось.

Катя говорила ровным, спокойным голосом, и даже в глаза ему смотрела, а Андрей вдруг руку поднял и осторожно щеки её коснулся, и Пушкарёва дёрнулась, как от удара током. И всё спокойствие вмиг испарилось. Руку его оттолкнула, и посмотрела испуганно. А Жданов как будто доволен был. И в третий раз повторил:

– Я тебя не отпускаю.

Она отвернулась от него, заплакала, а Жданов обнял её и щекой к её волосам прижался.

– Ты же понимаешь, что это всё неправда. Может быть сначала так было, я... такой сволочью себя чувствовал. Но потом... Я не знаю, как бы я пережил всё это без тебя.

– Но ведь пережил? Так зачем меня сейчас мучаешь? Я не хочу больше, я устала, у меня больше нет сил... Я и не злюсь на тебя, наверное, именно потому, что устала.

Он руки разжал.

– От меня устала?

– От всего.
– Пушкарёва от рук его освободилась и отошла на пару шагов.
– Я не нужна тебе, Андрей. И ты мне не нужен.

Жданов голову опустил.

– Не нужен?

Катя покачала головой и очень тихо повторила:

– Не нужен.
– Руки за спину спрятала, и пальцы сцепила, сильно.
– Что нас с тобой связывает? Кроме...
– Она запнулась на слове "секс".
– Хочешь, всё ещё больше осложнить?

– Это ты всё осложняешь.

– Да?
– Катя повернулась к нему.
– А если я останусь, что будет?
– Андрей молча смотрел на неё, и Катя горько усмехнулась.
– Вот именно. Ничего.
– И тут же добавила: - Ты должен помириться с Кирой.

Андрей с такой силой зубы сжал, что даже побелел.

– А кто тебе сказал, что я с ней ссорился?

Катя от обиды отвернулась от него, но поклялась себе, что больше не будет плакать. Негромко проговорила:

– Это хорошо.

Андрей же наклонился и зло выдохнул ей на ухо:

– Да, похвали меня за это.

Катя всё-таки всхлипнула, сняла очки, вытерла последние слёзы, а потом сняла с вешалки пальто.

– Кира - твой единственный шанс вернуть себе пост президента. Единственный, Андрей. Если она узнает...

– Про тебя?

Он плохо усмехался. Катя знала, что от злости, но сердцу-то этого не объяснишь, сердцу обидно, почти смертельно. Катя пакет со своими вещами со стола взяла, на Андрея старалась больше не смотреть, и дыхание сдерживала, боясь сорваться. Воздух мелкими глотками в себя втягивала, голову низко опустила и шагнула к двери. А Андрей её за руку поймал и к себе притянул. Спиной её к себе прижал и носом в её шею уткнулся, почувствовал, как она рванулась от него, а потом судорожно вдохнула, и ненадолго повисла на его руках.

– Катя...

Покачала головой.

– Ты мне не нужен, - как заклинание повторила она.
– Ты ничего не можешь мне дать, кроме нескольких украденных часов. Ты мне врал, ты столько раз меня обманывал, ты...

– Не простишь?

– Нет, - соврала она, и руки его, обхватившие её за талию, с трудом, но разжала.
– Я не хочу тебя прощать.
– Сухие губы облизала и шёпотом добавила: - Зачем?..

Андрей руки убрал, и заставил себя остаться на месте, только смотрел, как она уходит. Открывает дверь каморки, выходит, идёт по президентскому кабинету, а потом

дверь каморки захлопнулась, и Катю он уже видеть не мог. Всё.

9.

Три месяца двадцать дней и шестнадцать часов спустя

У всех было хорошее настроение. Андрей по сторонам смотрел, видел, как люди улыбаются, в зале царило подозрительно праздничное настроение, наверное, всё из-за того, что в этот раз они на самом деле не экономили на показе. Чем могли, тем гостям и угодили. Отец очень хотел феерии, чтобы все слухи о проблемах в "Зималетто" сами собой на нет сошли. Арендовали шикарный банкетный зал, дали Милко карт-бланш и тот оторвался по полной, разве что сам в камзол, золотом расшитый, не вырядился. Были приглашены иностранные гости, журналисты, реклама оглушительная, и результата ждали такого же. И никто из этих людей в зале, которые сейчас поздравляют их, дружески по плечу похлопывают, произносят приятные слова, никогда не узнают, чего им стоила подготовка этого показа, воплощение всех идей и мечтаний. Сколько часов проведено на работе, сколько нервов потрачено, споров пережито, надежд вложено и страхов преодолено, и сколько всего они спрятали за всей этой шумихой и хрусткой, яркой обёрткой сказочного праздника. Но об этом точно никому знать не надо, для гостей - шампанское, дорогие угощения и звёзды эстрады на подиуме, развлекающие их. И все радуются, улыбаются, даже танцуют...

– Ещё виски, Андрей Палыч?

Жданов на высоком табурете развернулся и посмотрел на бармена, кивнул, и свой пустой бокал на стойку поставил.

– Немного, Жень, - попросил он.

Бармен был "родной" зималеттовский, проработал в компании уже несколько лет и все вкусы Жданова прекрасно знал, и настроение слёта угадывал, что Андрея всегда удивляло и вызывало благодарность. А благодарным Андрей Жданов быть умел, и никогда не забывал позвать бармена Евгения поработать на показах и презентациях "Зималетто".

– Какой успех, да?
– проговорил Евгений, ловко сворачивая пробку с бутылки виски. Андрей с интересом наблюдал, как тёмная янтарная жидкость льётся в бокал.
– Я такого ещё не припомню.

Жданов хмыкнул и сделал глоток.

– Денег больше вложено, вот и успех больше. И шума тоже.

Бармен на него кинул задумчивый взгляд, наверняка расслышал в его голосе усталость и лёгкое пренебрежение ко всему происходящему, и говорить больше ничего не стал. Отошёл, чтобы обслужить других гостей, а Андрей снова к залу развернулся, улыбнулся знакомым, которые ему рукой махали. Глаза отвёл, и улыбаться тут же перестал. Сам до конца не понимал, что с ним сегодня. Вроде, так ждал этот показ, работал, как проклятый в последние месяцы, доказать всем пытался, что не такой уж он безнадёжный и осознаёт все свои прошлые ошибки, радовался, когда отец благосклонно кивал, слушая его, а сегодня, в тот день, когда нужно чувствовать заслуженный триумф, у него настроение на нуле. И всё ему не так. Музыка, звон бокалов, смех, и людям всё равно, что они практически узлом завязались, чтобы им угодить сегодня. Это отчего-то раздражало, впервые, раньше искренне считал, что так должно и быть. И речь перед началом показа произносил почти через силу, и слова подбирал, что было совсем уж странно. Когда с ним такое было? Может это от усталости? Невероятной, нечеловеческой усталости, и реакции хотелось именно на это, на их усилия и старания, чтобы оценили, а не на шик и блеск покупались. Вот только знал, что свой пот и усталость не продашь, это никому не нужно. И все эти люди пришли сюда именно веселиться, а не радоваться их победе. Ошибки бы обсудили, с огромным удовольствием, а вот победа никого не волновала, это воспринималось, как должное. Иначе попросту запишут в неудачники, и руки никто больше не подаст.