Почти вся жизнь
Шрифт:
— А без комсомола ты можешь жить?
— Ну хорошо, хорошо, — вмешалась Елена Владимировна. — Ведь все же ясно. И стало быть, пока Игорь не восстановлен в комсомоле, ни о чем и речи быть не может. Но я уверена, Федя, что со временем он честной работой заслужит…
Федор Васильевич помолчал.
— И я надеюсь, — сказал он. — Да, надеюсь. — Он встал и вышел из-за стола.
«Как он постарел, — думала Елена Владимировна, глядя ему вслед. — Как он постарел». Она посмотрела на Игоря и встретила его понимающий взгляд.
На следующий день Игорь уехал в колхоз, ночевал
Он еще несколько раз ездил в колхоз, и снова Елена Владимировна сушила и чистила его вещи. Осень переломилась. Шли холодные дожди.
— Задатки у него все же неплохие, — рассказывал Федор Васильевич Бородину. — И энергия, знаешь! В колхозе ему что пришлось выдержать… А ты думал! С ним разговаривали и секретарь партийной организации, и рядовые колхозники. Разговор простой: не желаем подпускать к работе. И правильно! Он сам признаёт — правильно. Но настоял на своем!
— Наладится, отец. — Бородин бодро трепал Федора Васильевича по плечу. — Вот увидишь, наладится. И послушай моего совета: не жди развязки, возьми парня на завод, пусть пока хоть на свое рабочее место взглянет. Наладится. Я в таких делах — о-го-го!
4
Отдел главного конструктора начинал работать с девяти, а они пришли на завод со сменой. Давно уже Федор Васильевич не шагал в такой гуще людей.
— Привет, Федор Васильевич! День добрый! Здорово! Федя, никак с сыном?
В этом потоке чувствуешь себя как-то по-особенному слитно с товарищами. Федору Васильевичу было приятно, что идет он не один, а с сыном. Игорь и в самом деле парень заметный. Вот только этот модный чешский берет… Однако, если присмотреться, этих беретов, пожалуй, не меньше, чем привычных кепок.
— Ну, с чего начнем?
— Тебе виднее, папа… Я ведь совсем не знаю завода.
Федор Васильевич недовольно покачал головой:
— Да, да… конечно. Так вот, на этой заводской площади, где мы сейчас находимся, выступал Ленин. — Он украдкой покосился на сына: слушает внимательно, но скорее всего просто из уважения. И, конечно, все это он знает из хрестоматии.
— А где работал твой дед, мой знаменитый прадед? — спросил Игорь. И снова Федору Васильевичу показалось, что Игорь спрашивает об этом только для того, чтобы сделать приятное отцу.
— Дед работал в старой кузнице. Вот здесь. То есть я хочу сказать: на этом месте была старая кузница. А с тридцатого года первый сборочный. Впрочем, зайдем.
Цех вытянулся почти на километр, далеко уходя за территорию старого завода. Высоко над головой стеклянная крыша. Две девушки в хрустящих фартуках, стоя на лестнице, красят в нежный кремовый цвет массивный станок с телевизионным экраном.
Подошел мастер, давнишний знакомый Федора Васильевича:
— Любуетесь? Ваш собственный, седьмой по счету…
— Твой, папа?
— Ну вот еще! Как это современный станок может быть «мой» или «твой»? Слава богу,
— Да, это, конечно, так, — согласился мастер. — Сынок? — спросил он, показывая на Игоря. — Студент?
— Да… то есть он…
— У нас теперь студентов много. Сейчас-то, положим, только из финансово-экономического. Я их на окраску поставил. Славные девицы, — сказал он, адресуясь к Игорю. — А вы, молодой человек, какую специальность избрали?
— Математика… Но я…
— Где собираетесь обосноваться?
— Он… — начал Федор Васильевич. — Полагаю, в инструментальный.
— А, вот как!.. Сколько же вас к нам прибыло?
— Прошу извинить, — сказал Федор Васильевич, протянув мастеру руку. — Нам пора.
Пошли в другие цехи, но настроение было испорчено. Федор Васильевич снова прилежно рассказывал о заводе, но чувствовал, что Игорь слушает рассеянно. Даже инструментальный цех, с пальмами в кадках и с тихо журчащим посредине фонтаном, не произвел, кажется, особого впечатления. А вот и будущее рабочее место Игоря. Небольшой револьверный станок, видимо оставшийся от довоенных времен, у окна во втором пролете. На нем работает ремесленник, мальчик лет пятнадцати. Игорь сосредоточенно смотрел, как он ловко управляется…
Потом по высокой крутой железной лестнице они поднялись к конструкторам. В большом зале с галереей близко одна к другой установлены доски с листами ватмана. За ними виднелись лица людей — молодые и старые, улыбающиеся и озабоченные, бледные, румяные, веселые, нахмуренные…
Когда-то, в молодости, Федор Васильевич тоже начинал здесь. Ему нравилось называть эту лестницу трапом, а себя и своих товарищей — гребцами, матросами. Еще один крутой марш вверх по трапу, и зал сверху становится похожим на корабль с парусами из ватмана. На галерее — капитанский мостик. Окна раскрыты, и влажный осенний воздух усиливает впечатление моря. Вся эта юношеская романтика, вытесненная годами, сегодня вновь всплыла из прошлого.
Дома его кабинет был заставлен вещами и книгами. Сколько ни старалась Елена Владимировна, пыли было много. А здесь просторно и чисто. На столе — стопки деловых бумаг. На открытой полке — крохотные модели станков, сделанные из особого, очень прочного сплава. Первая была выполнена еще четверть века назад.
— Ты молодчина, папа, — сказал Игорь. — Подняться по такому трапу, с твоим сердцем…
Федор Васильевич улыбнулся:
— Привычка, привычка! («Трап» — это ему понравилось. К тому же он заметил, что Игорь очень внимательно рассматривает полочку с моделями.)
— Неуклюж на вид, — сказал Федор Васильевич, показав на модель, — а какие в войну чудеса творил! Ну, другие времена — другие песни. В наше время все это устарело. Да и производительность надо дать большую. — Федор Васильевич открыл сейф, вынул простенькую папку и бросил на стол незаконченный чертеж: — Вот, например, такие идеи.
Игорь нагнулся, рассматривая чертеж. Они сидели так близко, что их лица почти касались. Федор Васильевич слышал сильное дыхание сына, ощущал знакомый запах волос. Ужасно хотелось приласкать мальчишку, взъерошить волосы, посадить на колени.