Почти вся жизнь
Шрифт:
— Мне нравится, — сказал Игорь.
— Ну, пока что еще ничего нельзя сказать. Это еще даже не ребенок. Эмбрион. Понятно?
— Мне понятно, что ребенок будет любимый!
— Все дети любимые, только одни удачные, а другие неудачные. Окно закрыть? Холодно?
— Да нет. Ну, а все-таки, — сказал Игорь, — я думаю, этот любименький будет удачливым.
— Может быть, может быть, — задумчиво ответил Федор Васильевич. — Отвлекает меня бюрократия, так сказать, административная деятельность. Ну да и это бы ничего. Кто-то должен быть бюрократом.
— Расчеты мешают? — переспросил Игорь. — Я всегда думал, что конструкция — это прежде всего расчет.
— Нет, прежде всего мысль. Разумеется, каждая мысль построена на трезвом расчете, это ясно. Но, понимаешь, наступает такой момент, когда расчет просто не поспевает за мыслью. А между тем, считать надо все время. У меня целый расчетный отдел, целый взвод расчетчиков. А вот и наш взводный. Привет, Роман Терентьевич!
В комнату вошел очень опрятный старик в сером халатике и черных нарукавниках. Длинные усы смешно торчали на маленьком кукольном личике. Не обращая внимания на Игоря, Роман Терентьевич тотчас же начал докладывать.
«Знакомить их или не знакомить?» — думал Федор Васильевич. Но едва только заведующий расчетным отделом кончил доклад, как Игорь встал и протянул ему руку:
— Разрешите представиться. Самохин Игорь. Мечтал бы заглянуть на вашу территорию.
Роман Терентьевич укоризненно взглянул на своего начальника:
— Наша работа не представляет большого интереса для экскурсантов. Сборка, литейный, кузница, инструментальный — вот обычный маршрут. Но если…
Федор Васильевич неловко улыбнулся:
— Мой сын — великий математик…
Игорь церемонно распахнул дверь перед Романов Терентьевичем:
— Прошу, — и, чуть подмигнув отцу, шагнул следом.
«Озорник, ох озорник», — подумал Федор Васильевич, но больше у него не было времени заниматься сыном. Начался рабочий день.
Было уже около четырех, когда позвонила Елена Владимировна:
— Где Игорь? Он обещал зайти.
— Сейчас, сейчас, пошел в расчетный и пропал.
Федор Васильевич придвинул другой телефон и вызвал сына:
— Милый мой, ведь Роману Терентьевичу надо работать.
— А я в порядке содружества, — весело отозвался Игорь. — Так сказать, наука и производство.
— Ладно, ладно. Сейчас же собирайся. И зайди к маме, она ждет. Там и пропуск отметишь… Я скоро буду дома.
Но именно в тот день он опоздал домой. После работы Роман Терентьевич снова зашел к нему и тихо спросил, может ли товарищ начальник принять и выслушать его.
— Конечно! Что за церемонии? Зачем это?
Но «взводный» был настроен весьма официально. Если товарищ Самохин считает, что расчетный отдел работает плохо, то об этом лучше всего узнавать из первоисточника.
— Ну что вы, ей-богу, — сказал Федор Васильевич. — Я от вас ничего не скрываю.
— Однако замечание Игоря Федоровича, что мы ведем расчеты дедовским способом…
— Игорь Федорович? — Он с трудом понял, что это Игорь, сын. — Игорь Федорович? А ну, послушаем.
Роман
— Я, конечно, попросил Игоря Федоровича на досуге рассчитать одну деталь по всем требованиям современной науки. Однако я считаю своим долгом доложить, что если вы находите более подходящим для дела человека с университетским образованием…
Федора Васильевича вдруг прорвало. Он хорошо относился к своему «взводному» и часто защищал его от обвинений в старомодности и в каких-то там китайских церемониях: хороший работник, честное слово, что еще нужно? Но сейчас он почти со злобой взглянул в кукольное личико:
— Можете считать, что Игоря Федоровича Самохина уже выгнали из университета. Будем продолжать разговор?
5
Накануне комсомольского собрания в университете Федор Васильевич сговорился с женой, что завтра после работы подождет ее у проходной и они вместе пойдут домой.
Сколько раз проходил Федор Васильевич через эти старинные николаевские ворота, — наверное, десять тысяч раз прошел, — но только сегодня заметил, что они уродуют завод.
— На свалку бы их, — сказал Федор Васильевич. — А для проходной лучше какую-нибудь арку, верно, Лена?
— Ну конечно, я уверена, что на это дадут деньги, — ответила Елена Владимировна и сунула свой маленький кулачок в его большую руку.
Они давно уже не возвращались домой вместе, и это ей напомнило старые времена. Но тогда даже асфальта не было, и осенью панель и мостовую ужасно развозило. Однажды, когда жена была в положении, Федор Васильевич на руках перенес ее через большую лужу.
Елена Владимировна была рада, что Федор Васильевич разговаривает с ней на посторонние темы. Слишком все наболело, а сегодня им предстояло пройти еще через одно испытание.
День выдался сухой и холодный, но в небе стояли тяжелые снежные тучи.
— Все обойдется, Федя, увидишь…
Он покачал головой. Елену Владимировну дома называли неисправимым оптимистом. Но сейчас она с трудом скрывала волнение.
Пришли домой. Игоря еще не было. Елена Владимировна без конца накрывала на стол, то ставила, то убирала тарелки. Суп почти выкипел. Наконец сели обедать.
— Нет, не могу, сыта, — сказала Елена Владимировна виновато. — Ешь, пожалуйста, не обращай на меня внимания…
— Я ем…
— Какая-то ерунда со мной… Знаешь, в сорок пятом году, нет, кажется, в конце сорок четвертого, в общем Игорю четыре годика было, мы с ним еще на Алтае жили, у меня разболелся зуб. Замучилась совсем. Пошла в поликлинику. Какой-то старик ковырял, ковырял, так и не вырвал. Пришла домой. Игорь ждет спокойно, знаешь, привык. Я взяла стакан воды, хочу выпить и не могу. Зубы стучат, не могу — и не могу. А Игорь смотрит и — ха-ха-ха! — понравилось: зубы стучат… Кажется, котлеты пережарились…