Почти вся жизнь
Шрифт:
— Да, действительно, вес, — сказал Бородин, украдкой взглянув на часы.
Федор Васильевич заметил это движение:
— Я тебя задержал.
— Ничего, ничего… — Бородин снова машинально взглянул на часы.
— Ясно, что задержал. Но я думаю, Яша, для пользы дела. Ты теперь в курсе.
— Ну, это одно. А главное — решение. Я думаю в инструментальный, к Львову. Я с ним поговорю.
— Спасибо тебе!
— Вот еще выдумал. Какие между нами благодарности! Пошли отсюда, я чего-то озяб.
— Да,
3
После разговора с Бородиным он посветлел. Будущее уже не казалось таким мрачным, как вчера вечером и ночью, и ему хотелось домой.
Едва Федор Васильевич вошел, как сразу, еще в коридоре, услышал голоса жены и сына. Громкий — Игоря и тихий — жены. Он прислушался. Потом снял пальто, галоши и снова прислушался. Подслушивать он не хотел, но понимал, что его приход сорвет этот разговор.
— Они не подают мне руки! — крикнул Игорь. — Друзья до первой беды! Все, понимаешь, — и Левка Белкин, и Курочкин, Ильюшин, даже Марк Любимов.
— Игорь, ты не имеешь права, — тихо сказала Елена Владимировна.
Федор Васильевич, комкая в руках кепку, все еще стоял в коридоре.
— Права? — спросил Игорь. — Однако я имею право покончить со всем этим в одну минуту.
— То есть как это… покончить?
— А очень просто. — Вероятно, Игорь сделал весьма выразительный жест, потому что Елена Владимировна чуть вскрикнула.
Федор Васильевич резко открыл дверь и крупными шагами подошел к сыну.
— Не смей пугать мать, — медленно сказал он, чувствуя, как у него от гнева дергается лицо. — Понял? Не смей!.. — Он схватил сына за плечи, приблизил к себе, потом отпустил и медленно, шаркая ногами, словно обессилев после этой вспышки, ушел в свой кабинет.
Здесь он отдышался. За стеной теперь было тихо. Может быть, Игорь ушел, а может быть, просто сидят и молчат. Неужели Лена, человек справедливый, хоть сколько-нибудь оправдывает сына? Нет. Но ее трогает его несчастье. И, наверное, трогает больше, чем его преступление. Только сейчас Федор Васильевич заметил, что держит в руках кепку, и бросил ее на диванчик.
— Федя, обедать будешь? — спросила Елена Владимировна, приоткрыв дверь. — Или тебе сюда принести? Хорошо, хорошо, как хочешь. Я тогда скажу Игорю, чтобы он пошел прогуляться. Но лучше бы он сегодня был дома.
Федор Васильевич покачал головой:
— Не выйдет из тебя, Лена, дипломата. Сядь, пожалуйста, с обедом успеется. Послушай меня… Я сегодня говорил с Бородиным.
— Да? — откликнулась Елена Владимировна. Она тоже хорошо относилась к Якову Матвеевичу и к его семье.
— Он предлагает взять Игоря к нам на завод.
— На завод?
— В инструментальный,
— Ты считаешь… ты считаешь, что с университетом все кончено?
— Я ничего не считаю, я не декан и не ректор, но… если хочешь — да, кончено. Лена, пойми, мы должны сделать из Игоря человека. Должны, понимаешь!
— Но мы с тобой оба так мечтали… Я так хотела, чтобы Игорь получил образование. Он такой способный и так любит учиться…
— Лена!
— Да я так… Я не спорю.
Федор Васильевич еще раз покачал головой и решительно вышел из кабинета:
— Игорь, надо поговорить.
— Да, папа!
— Нет, сиди, сиди…
Впервые за эти сутки Федор Васильевич взглянул на сына. Игорь изменился. Не в том была перемена, что он осунулся и побледнел, и не в том, что появились какие-то складочки у рта. Изменился он в чем-то весь, и только человек, очень близко знавший его, мог это заметить.
— Я и мама, мы все продумали, — сказал Федор Васильевич. И после небольшой паузы отрывисто бросил: — Я говорил о тебе на заводе. Там согласны…
Елена Владимировна перехватила фразу:
— И в один из лучших цехов завода. Его проектировали как цех будущего. Работать там считается большой честью.
— Да что ты его уговариваешь! — не выдержал Федор Васильевич.
Игорь вскочил, быстро подошел к отцу:
— Не волнуйся, папа, тебе это вредно. Поверь, что я очень благодарен. Я так намучился за последние дни. Это — возвращение в жизнь.
В комнате стало так тихо, как бывает в последнюю минуту перед отъездом. Кто-нибудь предлагает посидеть, помолчать: это хорошая примета. Но пора в путь!
Незримо, словно электрический ток, от одного к другому пробежало новое настроение.
— Будешь работать простым рабочим, — говорил Федор Васильевич. — Все мы так начинали: поднять да бросить. И твой отец и твой дед.
— Насчет «поднять да бросить» я сомневаюсь, — сказала Елена Владимировна. — Цех забит дорогостоящими станками.
— Мама боится, что я нанесу материальный урон производству! — сказал Игорь. — Обещаю освоить в кратчайший срок. Я ведь умею распределять время. Уверен, что у меня еще останется время и для своей учебы.
Федор Васильевич нахмурился:
— Что это значит «своя учеба»?
— Но не могу же я бросить математику!
— Думать об этом сейчас, накануне исключения!
— Прости, папа, но для меня…!
— Федя, — начала Елена Владимировна.
— Ах, да оставьте, пожалуйста… «Папа!» «Федя!» Просто меня возмущает, как в такой момент Игорь может думать…
Игорь вскочил, сел за свой стол и сжал голову руками. Потом вдруг резко повернулся, исподлобья взглянул на отца.
— Не могу жить без математики, — сказал он угрюмо.