Почтовый круг
Шрифт:
— Чтоб гроза на психику не давила, — объяснил он. — Тут уж пан или пропал. Нам бы на Киренгу выскочить, там можно сесть.
Он достал полетную карту, стал водить по ней заскорузлым пальцем. Сзади к нему пристроился Изотов, выцветшими главами уставился в карту. Сушков заметил: щека пассажира дергалась — и казалось, он подмигивает карте.
«Испугался, бедняга», — подумал Сушков. Слабость Изотова подействовала на него отрезвляюще, он успокоился, забыл про грозу, остальной мир перестал существовать, сузился до размеров
Через некоторое время Сапрыкин тронул его за плечо:
— Вроде бы проскочили, болтать меньше стало.
Он сдернул шторку, заглянул на землю, но чувствовалось — уже для успокоения. Разглядеть там что-нибудь было невозможно, по стеклу оплошным потоком лилась вода. Минут десять они летели ровно. Казалось, гроза отпустила их, но тут Сушков ощутил: с самолетом что-то случилось. Он определил это по лицу бортмеханика. Так и есть. Сапрыкин впился взглядом в счетчик оборотов двигателя, затем медленно пошевелил сектором газа.
— Обороты упали, — виновато пробормотал он.
— Тянет пока, может, выкарабкаемся, — с надеждой глянул на него Сушков.
Но самолет продолжал терять высоту, мотор с каждой секундой бормотал глуше, невнятнее.
— Выбрасывай груз! — крикнул бортмеханику Сушков. — Иначе упадем.
Бортмеханик, согласно кивнув, отстегнул привязной ремень и, скособочившись, бросился в пассажирскую кабину. И неожиданно отпрянул — прямо на него смотрел темный глазок пистолета.
— Только притронься, застрелю! — сдавленным голосом крикнул Лохов. Он стоял над грузом согнувшись, в глазах плясал сумасшедший огонек.
— Да ты что, очумел?! — опешил Сапрыкин, Он обернулся к пилотской кабине: — Командир, скажи ты ему, убьемся ведь, если не выбросим груз. Видишь, мотор не тянет.
— Выбрасывай, мать твою за ногу, — заорал из кабины Сушков. — Кому говорят!
Бортмеханик сделал шаг к Лохову, тот вновь поднял пистолет.
— Вот так, ребята, — сухо, как о давно решенном, сказал он. — У меня выбора нет. Сделаете один шаг, буду стрелять.
— Слушай, ты почему только о себе думаешь, ты о нас подумай! — крикнул Изотов. — Может, тебе жизнь недорога, а у нас дети. Боже мой, боже мой, ведь не хотел я лететь, не хотел.
Изотов обхватил голову руками, зашатался как помешанный.
— Сделаете шаг, застрелю, — как заведенный, выдавил из себя Лохов.
— Знал бы, в жизнь не взял тебя, — обреченно и зло сказал Сушков. Он готов был своими руками выбросить сопровождающего вместе с этим проклятым грузом.
— Командир, крен! Убери крен! — вдруг крикнул Сапрыкин.
Сушков увидел впереди серую блестящую полосу, поначалу подумал, что это свободное от облаков небо. Но такого неба он еще не видел — увеличиваясь в глазах, к ним неслось выгнутое серое полотно реки.
—
Им повезло. Самолет вошел в узкую, проложенную рекой просеку. Сушков выправил креп, по инерции отвернул от несущихся навстречу деревьев.
— Давай правее, видишь, рябь, это мель, — в последний момент подсказал Сапрыкин.
Подняв волну, они плюхнулись в воду. Самолет круто завернул нос, выскочил на мель под свисающие деревья. Внизу под полом глухо захрустела обшивка, приборная доска стремительно пошла навстречу. Сушков выбросил вперед руки, предохраняя голову от удара.
Сапрыкин выключил двигатель, быстро открыл аварийный люк, выбрался наружу. Сушков молча проводил его взглядом, у него не было сил подняться с кресла, в нем жило только сердце, оно бухало где-то около горла, по всему телу мелкой дрожью расползалась вяжущая слабость. Ему хотелось поскорее выбраться из самолета, но он не мог ничего поделать с собой, тело стало чужим.
Самолет постепенно заполнялся водой, при посадке они пробили дно. Нос задрался вверх, лобовое стекло уставилось на макушки мокрых сосен, сквозь них проглядывало вечернее небо, которое все еще раздирали молнии, но здесь, на земле, они не казались страшными.
Мимо Сушкова пролез Изотов, он тащил за собой портфель с документами, лицо у него было серое, мокрое.
— Брось ты его, — вяло сказал Сушков.
Изотов осоловело посмотрел на летчика, молча протолкнул портфель в отверстие, вылез следом. Снаружи всплеснула вода.
«Неглубоко, — определил Сушков, — наверное, по колено». Недаром говорят: «Кому быть повешенному — тот не утонет».
— Вася, вылазь, а то утонешь! — закричал снаружи бортмеханик.
Сушков отстегнул ремни, поднялся с кресла, но прежде чем вылезти наружу, заглянул в грузовую кабину. Вода заполнила хвост самолета, промочила брезентовый чехол, который лежал в конце кабины, подступила к ногам Лохова. Он сидел на ящиках, крутил в руках пистолет.
— Чего расселся, — хмуро сказал ему Сушков. — Давай вылазь.
Через несколько минут они вытащили из самолета все, что могло пригодиться на берегу: бортовую сумку о документами, ракетницу, подушки из-под сиденья, груз. Из чехла соорудили палатку. С Лоховым не разговаривали. Он, постояв на берегу, вновь перетаскал золото в пилотскую кабину и остался ночевать там. Сушков некоторое время наблюдал, как Сапрыкин осматривает самолет, грустно пошутил:
— Почти что цел, можешь сдавать дежурному медведю. Вместе с охранником.
Они забрались под чехол, легли на землю, приткнувшись поплотнее друг к другу. Было прохладно, сыро, пахло мхом и бензином. От реки шел густой шум, который, казалось, существовал сам по себе, и ни тайге, ни реке, ни падающему с неба дождю не было до людей никакого дела: они проглотили и растворили их в себе.