Под британским флагом
Шрифт:
— Я постараюсь, — криво улыбнувшись, произнес Джеймс Фаирфакс, не сводя глаз со смазливого мичмана.
24
В четверг закончили установку и снаряжение новой мачты. Мне приказали отвести люггер на рейд и поставить на якорь. В пятницу утром на флагмане подняли сигнал, чтобы я прибыл к адмиралу. На этот раз вахтенные «Британии» правильно поняли Джека Тилларда, который крикнул «Делай дело». Несмотря на мичманский мундир,
Адмирал сидел в каюте у открытого прямоугольного иллюминатора на подветренном борту, который сейчас был в тени, курил кальян с позолоченным сосудом. Порывы горячего ветра врывались в каюту, разгоняя по ней полосы сизого дыма, похожие на изогнутые ленты и пахнущие вишней и чем-то приторно-сладким.
— Аттестованный мичман Генри Хоуп прибыл по вашему приказанию! — поздоровавшись, доложил я.
— Ты теперь лейтенант, мастер и коммандер люггера, — уточнил Уильям Хотэм, выпустив клубы сизого ароматизированного дыма.
Мастер и коммандер — это лейтенант, командир шлюпа, корабля без ранга, любого, не зависимо от типа и количества мачт, но имевшего на вооружении менее двадцати пушек, необходимых для шестого ранга, на который полагался командир в чине полный капитан.
— Пока на месяц, без приказа, — продолжает адмирал. — Если не захватишь ни одного приза, так и останешься аттестованным мичманом, причем надолго, а люггер получит более достойный лейтенант.
— А если захвачу? — спросил я.
— В тот же день подпишу приказ и отправлю его в Лондон, — отвечает он и выпускает очередную порцию ароматов.
Дым попадает ему в глаза, и адмирал вытирает с них слезы.
— Мне нужно еще несколько матросов и морских пехотинцев, человек двадцать или больше, — сказал я.
— Десять пехотинцев найдем, а вот с матросами сложно, — произносит Уильям Хотэм.
— Среди захваченных на люггере были корсиканцы. Нельзя ли их взять? — подсказываю я.
— Бери, если хочешь, — разрешает он и предупреждает: — Говорят, они очень недисциплинированные и склонные к бунтам.
— Будут бузить, верну в тюрьму, — сказал я.
Адмирал выпустил очередную порцию дыма и приказал секретарю, который что-то писал за столом в другом конце каюты:
— Даниэль, выпиши коммандеру Хоупу разрешение завербовать в тюрьме матросов, сколько сможет.
Тюрьма располагалась в скале на самом нижнем ярусе. Это было несколько больших камер. Одна, как мне показалось, размером с футбольное поле. Тот, кто вырубал их, собирался, видимо, взять в плен французскую армию, а то и две. Освещались камеры масляными фонарями — плошки с фитилями. Жир использовали рыбий, отчего к вони немытых тел добавлялась специфическая нотка, от которой я едва не блеванул. Первые минут пять ходил, прижимая к носу рукав кафтана. В одной камере сидели французские офицеры, в другой — французские матросы и солдаты, а в третьей — иностранцы всех чинов, служившие французам. Корсиканцы обитали в третьей вместе с испанцами, итальянцами и, судя по чалмам, арабами или турками.
Я обратился к ним на итальянском языке:
— Мне нужны матросы
— А как распределяются призовые? — спросил кто-то, стоявший в глубине группы.
Я рассказал, как делятся деньги за приз, как их получать. С получением есть трудности. Напрямую деньги можно получить в Лондоне, а в других местах только через агентов, которые берут за услуги процент-полтора. В этой системе есть и положительный момент. Бюрократическая машина работает медленно, деньги могут начислить через несколько месяцев и даже лет, но агент примерно знает, сколько ты получишь, и дает аванс в пределах этой суммы. Я заключил договор с гибралтарским представителем агентства «Бёт и Коллинс», головной офис которого находится в Лондоне на улице Джон в доме десять.
— За шхуну, захваченную в устье Роны, каждый матрос получил по сорок шесть фунтов стерлингов или пятьсот пятьдесят два ливра, — закончил я объяснение.
О том, что теперь матросов будет больше, а доли их меньше, пусть додумывают сами. Но даже если получат в пять раз меньше, все равно это будет фантастическая сумма для корсиканцев. Мне сказали, что на Корсике крестьяне и рыбаки за сто ливров целый год пашут, как проклятые.
Все тринадцать корсиканцев тут же согласились завербоваться в военный флот Британии, несмотря на угрозу погибнуть в бою или быть повешенными.
— Синьору не нужен кок? — спросил меня на итальянском языке мужчина с лицом римского патриция, какие часто встречается у незнатных итальянцев, а вот итальянская знать в большинстве своем похожа на чахоточных плебеев.
Был он плотного сложения, но не толст, что характеризовало его, как хорошего профессионала. Худым кок бывает потому, что самому противно есть, что приготовил, а толстым — когда больше ест, чем готовит.
— Нужен, — ответил я, — если умеешь готовить капонату.
Я ел это блюдо из рыбы и баклажанов в итальянских ресторанах в двадцать первом веке. Вкус незабываемый, до сих пор рот наполняется слюной, когда вспомню. Официант заверял меня, что блюдо старинное, из античных времен, несмотря на то, что помидоров в те времена в Италии не было. Впрочем, помидоры — не основной ингредиент.
— Синьор любит капотану?! — воскликнул кок, то ли искренне удивляясь, то ли почти тонко льстя. — Если дадите мне рыбу каппоне и баклажаны, я приготовлю вам такую капонету, что будете облизываться (аналог русскому «пальчики оближешь»)!
Каппоне на Черном море называют морским петухом. Это придонная рыба весом килограмм до пяти-шести с крупной треугольной головой, покрытой костяными пластинками и гребнями и шипами, из-за которых и получила название. В четырнадцатом веке в Византии ее покупали в основном бедняки.