Под британским флагом

Чернобровкин Александр Васильевич

— Будут тебе рыба и баклажаны, — заверил я.

Отобрал еще и двух коптов, юношей лет пятнадцати, не спрашивая их согласия. Воины они никудышные, только визжать умеют громко, а вот прислуживают хорошо. Один будет моим слугой, а второй — помощником кока.

Под охраной морских пехотинцев завербованные были препровождены на мол, откуда на четырнадцативесельном рабочем катере, выделенном адмиралом, перевезены на люггер. Вскоре привезли еще и семь морских пехотинцев. Судя по скривившемуся лицу капрала Джона Бетсона, отдали нам тех, на кого на других кораблях махнули рукой.

Я вспомнил грузина, забыл фамилию, с которым пересекся во время стажировки на корабле радиоэлектронной

борьбы «Рица». На «Рицу» отправляли лучших людей не только с Черноморского флота, но этот грузин был легендой военно-морского флота СССР, потому что умудрился за три года послужить на всех четырех флотах и в Каспийской флотилии. При этом осудить и отправить в дисциплинарный батальон не решались. А за что отправлять?! На корабле весь экипаж занимается профилактическими работами, а этот тип сидит на баке, смотрит через бинокль на противоположный берег бухты, где купаются горожане, в том числе и девушки, и дрочит с таким усердием, что не слышит приказ офицера прекратить это безобразие. Грузин искренне не понимал, как можно отвлекаться от такого приятного занятия на какую-то ерунду?! До дембеля ему оставалась пара месяцев, поэтому на «Рице» на грузина забили то, что он дрочил, на радость всем.

Поскольку по штату полагалось иметь несколько унтер-офицеров, я назначил Джека Тилларда боцманом, второго марсового, умевшего хорошо считать — казначеем, третьего, имевшего хороший почерк — клерком, а самого тупого — констапелем. Капрал Джон Бетсон исполнял обязанности сержанта. Второго лейтенанта, пару мичманов и тиммермана мне обещали прислать на днях. Я не стал их дожидаться, потому что время шло, до конца отпущенного мне месяца оставалось двадцать восемь дней.

25

Полная луна давала столько света, что видны были темные силуэты деревьев на берегу. Четырехвесельная лодка с люггера быстро поднималась вверх по течению Роны. Я сидел на носовой банке в пол-оборота, чтобы подсказывать направление рулевому корсиканцу Пурфириу Лучани. На коленях у меня лежали лук, а у ног стоял, прислоненный к борту, колчан. Время поджимало, поэтому я решил поискать счастье в знакомом месте, тем более, что по пути сюда нам не повстречалось ни одного французского купца. Обмотанные тряпками весла производили мало шума. На башне, траверз темного силуэта которой мы только что миновали, нас пока не засекли. Там было тихо и темно. Маленький огонь светился где-то позади башни, может быть, рядом с ней, а может, в нескольких сотнях метров.

Впереди появился темный силуэт двухмачтовика, стоявшего на якоре. Я шепотом приказал рулевому подвернуть левее, чтобы пройти прямо возле борта. Когда мы приблизились, на палубе кто-то закашлял, а потом сплюнул.

— Кто плывет? — спросил испуганный голос на французском языке.

— Что за судно? — в свою очередь спросил Пурфириу Лучани, наученный мной.

Несмотря на хорошее знание французского языка, у меня все-таки есть акцент, который может быть принят за английский и вызвать подозрение. Корсиканский акцент опасным не сочтут, потому что многие жители острова служат на французских судах.

— «Луиза», — ответили с двухмачтовика и, кашлянув и сплюнув, спросили: — А вы с какого?

— Выше вас стоим, — ответил корсиканец и, согласно моей инструкции, сразу задает вопрос: — А чего ты такой испуганный?

Дураки предпочитают говорить, умные — слушать.

Вахтенный с «Луизы» выбрал болтовню:

— Говорят, пару недель назад англичане пробрались сюда ночью и захватили два судна. Так тихо проделали это, что только утром обнаружили пропажу.

Я сперва подумал,

что кто-то еще из наших наведывался сюда, а потом понял, что второе судно — это мой люггер. Французы думают, что и его захватили той ночью.

Из-за этих мыслей чуть не пропустил нужный момент. Я слышал голос, но не мог разглядеть вахтенного, хотя дистанция была от силы метров десять. Закончив речь, он закашлялся и сплюнул, наклонившись вперед, чтобы в воду, а не на палубу. В этот момент его голова и оказалась в лунном свете. Я отпустил тетиву, и она больно ударила мне по предплечью. Стрела попала в светлый овал головы, не разглядел, в какое именно место. Вахтенный, собравшийся закашлять снова, издал протяжный звук, что-то среднее между хрипением и стоном, после чего голова медленно спряталась за фальшборт. Скорее всего, он болел туберкулезом, так что будем считать, что отмучился.

— Подходим, — тихо произнес я на всякий случай на французском языке.

Несмотря на два мягких кранца, сплетенных из старых швартовов, лодка прижалась к борту двухмачтовика не бесшумно, правда, удар был тихий и глухой. Наверное, трюм битком набит. Вроде бы никого не разбудили. Две «кошки» зацепились за планширь, и два корсиканца с кошачьей сноровкой полезли наверх. Следом за ними отправились еще два. Я обучил всех четверых, как убивать спящих, но первый блин у них получился комом. Кто-то в носовой части судна успел заорать от боли. Я держался за «кошкин» трос с мусингами, не давая лодке отжаться от борта, и ждал, что будет дальше.

— Что случилось? — послышалось из темноты выше по течению.

— Выругайся на корсиканском, — прошептал я Пурфириу Лучани.

Корсиканец громко и очень витиевато высказался в адрес чьей-то матери — женщины далеко не безупречного поведения.

— Корсиканские придурки развлекаются, — произнес тот же голос выше по течению, наверное, отвечая на вопрос коллеги.

Я привязал трос к кольцу на форштевне лодки, чтобы держалась у борта, и поднялся по нему на двухмачтовик. Появилось у меня подозрение, что корсиканцы и дальше что-нибудь запорют. И не ошибся. Они уже нашли топор и собрались перерубить якорный канат. Пришлось им поработать ножами. Если и вспоминали мою мать, то про себя. Я отошел на корму, к штурвалу, чтобы не мешать им работать и материться.

Захватили мы бригантину, причем с мачтами-однодеревками, которые теперь редко встречаются. Всё труднее найти длинное, ровное и толстое дерево. Леса исчезают с катастрофической быстротой. Впрочем, их все еще много в сравнение с тем, что будет в двадцать первом веке. В капитанской каюте горел ночник — маленький масляный фонарь с низким и закопченным, стеклянным колпаком. Шкипер с перерезанным горлом лежал одетый в кровати. В тусклом освещении вытекшая кровь казалась черной на простыне, которая казалась белой. Под кроватью стоял сундук раза в два больше, чем принято иметь на английских военных кораблях нижним чинам вплоть до мичмана. Старший лейтенант «Бедфорда» заставил бы плотника переделать такой сундук на нормативный и щепки для камбузной печки. Сверху в сундуке лежал кожаный кошель с французскими и турецкими серебряными монетами, без малого на две сотни ливров. Это будет мой личный приз. Под кошелем были грузовые документы. Если перевести в тонны, бригантина везла сто пятьдесят пять тонн пшеницы из Александрии в Арль. Надо было пройти такое большое расстояние, проскочить много раз мимо английских военных кораблей, чтобы здесь, в нескольких часах от цели, влипнуть. Видимо, подошли сюда уже в темноте и побоялись и/или поленились подниматься выше. Обычно страх и лень спасают людей от многих необязательных приключений на пятую точку, но данный случай оказался исключением, подтверждающим правило.