Под британским флагом
Шрифт:
— Когда ты отвечаешь сразу, не задумываясь, то всё помнишь. Значит, травма головы не очень опасна, скоро всё придет в норму, — сделал он вывод на прощанье.
Еще несколько рассказов о том, кто я такой — и точно «вспомню» всё. Или досочиняю, что для меня намного легче.
3
Я живу в комнате Джеймса Тетерингтона-младшего. Он на год моложе меня, что не мешает ему уже два месяца в чине капитана командовать ротой в пехотном полку, который сейчас где-то в Голландии сражается с французами. Папе пришлось тряхнуть мощной, чтобы помочь сыну реализовать мечту — стать знаменитым полководцем. Я не большой знаток истории Англии, но полководца такого не помню. Видимо, мечта так и не узнала, что ее реализуют. Миссис Энн Тетерингтон оказалась высокой сухопарой женщиной с такой же желтоватой кожей лица, как у доктора. К тому же, щеки у нее впалые, что говорит
— Откуда у тебя валлийское имя? — поинтересовался я.
— Меня назвали в честь бабушки, папиной мамы. Она из знатного валлийского рода, основателем которого был лорд Умфра ап Теудур. Старшие дочери нашего рода носят имя Фион, — рассказала девушка.
Надо же, а я помнил, как этот лорд пас баранов, а потом служил у меня оруженосцем, но не догадывался, что он, как и положено оруженосцу, был влюблен в жену сеньора! Хотя вполне возможно, что Умфра был влюблен в другую Фион. Девушек с таким именем тогда было много. Английская знать, впрочем, как и любая другая, вела родословные от знаменитых людей, появившихся из неоткуда. Лорды, графы, герцоги, князья и даже некоторые короли имели дурную привычку рождаться в семьях крестьян или ремесленников, но, вскарабкавшись наверх, забывали об этом.
Семью обслуживали шесть слуг, которыми командовал мажордом Томас Смит — сутулый верзила с пышными темно-русыми бакенбардами на вытянутом лице, которое от лошадиного отличалось только размером — было чуть длиннее. От мажордома постоянно распространялся аромат дешевого джина, не самого популярного напитка в этом доме. Сперва в помещение проникал аромат джина, а потом появлялся Томас Смит. Когда мажордом уходил, аромат задерживался, иногда надолго, поэтому я мог по запаху определить, где недавно был Томас Смит. Он получал аж пятнадцать фунтов в год на всем готовом, плюс, как и все остальные слугу, подарок на Рождество и чаевые от гостей. Обычно предпочитают нанимать неженатых, но в этом доме считали, что свобода развращает человека, поэтому вторым по важности слугой была жена Томаса Смита по имени Мэри, исполнявшая обязанности повара и получавшая двенадцать фунтов. Готовила она хорошо. Больше ничего хорошего сказать о ней не решусь. Семейство собиралось поработать на Тетерингтонов еще несколько лет, поднакопить деньжат, а потом купить харчевню в Кембридже, откуда была родом миссис Смит. Гувернанткой Энн Тетерингтон была Долли Элмес, у которой рот никогда не закрывался, поэтому в год ей набегало всего десять с половиной фунтов. Подозреваю, что она разговаривает даже во сне. Проверить это не было возможности, потому что Долли сожительствовала с Бобом Терботом, обладавшим крепким телом и большими кулаками. Видать, поэтому никто не хотел догадываться об этой тайной связи. Боб был слугой мистера Тетерингтона и строгостью и угрюмостью напоминал свою хозяйку. Наверное, выбрала его миссис Тетерингтон и именно для того, чтобы муж постоянно был под надлежащим, по ее мнению, надзором. За это ему платили столько же, сколько и его сожительнице. Последней парой слуг были Уильям и Сью Доу. Он за девять фунтов стерлингов в год совмещал обязанности конюха, кучера и дворника, а она за семь с половиной выполняла все работы по дому, до которых не доходили руки других слуг. Вилли был приятелем и собутыльником мажордома, но почему-то от него не пахло джином. Сью уравновешивала своей молчаливостью и неторопливостью болтливость и суматошность Долли, поэтому последняя постоянно попрекала или подгоняла миссис Доу. Впрочем, попрекали и все остальные. Вот не могли просто пройти мимо Сью и не сделать замечание. Та долго крепилась, а потом швыряла на пол корзину с продуктами или постиранным бельем и исчезала на пару часов, и никто даже не порывался искать ее. Видимо, нашедшего ожидал приятный сюрприз.
Все
Впрочем, наверняка фамилии ничего бы мне не сказали. Я не большой знаток живописи. Из английских художников помнил только Гейнсборо, с картин которого по ночам капает мелкий, нудный дождь. Меня притягивает Гойя, но это притяжение сродни тому, какое появляется, когда стоишь на краю пропасти и смотришь вниз; заводят импрессионисты своими пятнами радости, разбросанные с кажущейся небрежностью по холсту; настораживает грубая проницательность Филонова; смешат Шагал и Кандинский, точнее, те, кто их боготворит. Однажды по телику известный телеведущий заявил, что тоже не понимал «Черный квадрат», а потом долго смотрел на эту картину — и увидел! Я бы посоветовал ему так же долго посмотреть на кучу говна. Результат будет сходный. А еще лучше — перечитать сказку «Голый король».
К крыльцу дома вела аллея, обсаженная с двух сторон старыми липами. Перед крыльцом была выложенная камнем площадка. К тыльной стороне дома примыкал ухоженный, подстриженный газон и небольшой сад, в котором росли яблони, груши, вишни, сливы и грецкий орех, который, как мне сказали, ни разу не плодоносил, но его не выкорчевывали, потому что мистеру Тетерингтону нравился запах листьев. В саду была деревянная беседка, увитая плющом. Это единственное место, где можно хотя бы недолго побыть наедине, потому что в доме стены смутно представляют, что такое звукоизоляция, и ты постоянно в зоне действия чужих шумов, разговоров.
На следующее утро доктор Барроу поменял мне повязку на щеке и разрешил прогулки. Мистер Тетерингтон приказал кучеру Уильяму Доу приготовить двуколку и свозить на ней меня на кладбище, а потом на пожарище. Левая часть моего лица была припухшей, и, благодаря повязке, можно было подумать, что у меня флюс. Наверное, так и думали фермеры-арендаторы и их дети, которых мы встретили по пути. Двадцать три близлежащие фермы принадлежали мистеру Тетерингтону. «Мой» дом с садом был единственным инородным вкраплением в его империю.
Могила была широкая. В нее положили все обгорелые останки, которые нашли на пожарище. Землю еще не пригладили дожди, поэтому создавалось впечатление, что закопанные недавно шевелились, вытолкнув наверх комья. Что мне Хоупы, что я им, чтоб о них рыдать?! Но выдержал паузу, в течение которой несколько раз крестился и якобы вытирал рукой слезы, чтобы наблюдавший издали кучер рассказал, как горько я переживал утрату.
На пепелище я вел себя сдержаннее. Обошел его, разворошил ногой обугленные деревяшки в одном месте, чтобы достать лепешку, в которую превратился расплавившаяся оловянная тарелка или кружка. Подумал, что серебро, но по весу определил, что олово, и выбросил. Может, кому-то из фермеров пригодится для починки продырявившейся посуды.
— Мистер Тетерингтон приказал фермерам ничего не трогать здесь, — рассказал Уильям Доу. — Только за ними разве уследишь?! Кто-то рылся, забрал все ценное. Хорошо, двери в кладовые не взломали, — показал он на узкие двери хозяйственной постройки, запертые на висячие замки.
Крестьяне во всех странах без раздумий, если будут уверены, что не попадутся, побраконьерят в лесу, королевском или кого-нибудь менее знатного, украдут все, что подвернется, с поля или сада сеньора, своего или чужого, но никогда не тронут имущество собрата по несчастью. Ведь каждый горожанин знает, что крестьянин не бывает счастливым, не так ли?! Сгоревший дом был долгое время как бы ничьим, да и грабить пепелище не зазорно, и из открытой конюшни вынести все ценное — это и вовсе святое, а вот взламывать закрытые двери нельзя. Такое может себе позволить только залетный. Поскольку дом был вдали от дороги, грабители сюда не залетали.
— У меня топор с собой, могу открыть, — предложил кучер, которому, видимо, не терпелось узнать, что хранится за закрытыми дверями.
— Сам открою, — решил я, потому что появилась идея, как легализовать приплывшее со мной имущество. — Оставь топор и поезжай домой. Приедешь за мной перед обедом. Я хочу побыть здесь один.
— Как прикажите, мистер Генри, — сказал Уильям Доу, достав из-под сиденья топор с коротким топорищем.
Я взял топор и пошел в конюшню. Там было сухо, пахло сеном и навозом, хотя, как догадываюсь, лошадей здесь не было несколько лет. Стойл было четверо. В дальнем валялись клепки от бочки, но обручи отсутствовали. Положил рядом с ними топор и постоял немного, ожидая, когда двуколка отъедет подальше. После чего по грунтовой дороге шириной в полторы каретные полосы, которую с двух сторон поджимали живые изгороди, пошел в сторону моря. Оказывается, ночью мне надо было пробежать всего метров сто вперед и повернуть на эту дорогу, а не ломиться по вспаханному полю.