Под чистыми звездами. Советский рассказ 30-х годов
Шрифт:
— Ну, Лялечка… Что ты посоветуешь?
— Право, не знаю, мамочка.
— Да чего не знать? — снова врезался Шамшин. — Ну, потеряете дня три, только и всего… А вдруг?
— Рискнуть?
Старуха опять посмотрела на Ляльку. Лялька, задрав ноги, раскачивалась на стуле.
— Обдерни юбку… Где у тебя юбка? Что за мода?
Лялька захохотала. Старуха рассердилась.
— Я не понимаю, Ляля, ведь Василию Игнатьевичу, некогда. Он спешит… Надо же решать!
— Езжай, по-моему… —
— А
— Да что вы, Агния Николаевна… Что тут может быть опасного? Люди-то свои… Я вас не в Америку везу. Согласились?
Он схватил ее за руку.
— Я сейчас еду домой, потом на вокзал, потом забрасываю вам картины… Говорю номер носильщика, вы забираете у него билет и… в Москву, в Москву!
Он расцеловал и Ляльку и заодно старуху. Старуха сразу же забегала по квартире, хватая вещи.
Лялька закричала прислуге:
— Даша, вытащите с антресолей чемодан… Да оботрите!
Начался переполох.
Шамшин опрометью скакал вниз по лестнице. Думать уже было некогда…
Ирине была оставлена записка: «Иринушка! Па экстренному делу выехал в Москву дня на три. Вася».
Старуха поселилась в одном из московских переулков, в каменном особняке с помещичьим двориком, занесенным пухлым солнечным снегом. Среди снега стояли три восковые замерзшие березы. Все вокруг и в самом домике было очень приятно. Домик, отведенный под маленький музей начала девятнадцатого века, довольно хорошо сохранился. Заведующий музеем, старый художник-реставратор, был большим приятелем Шамшина по винной части. Старуху он приютил в жилой половине дома, которая не экспонировалась, среди красного дерева и ширмочек, около тяжелой круглой изразцовой печки.
Старуха радовалась тихой жизни и готова была жить в этом особнячке до бесконечности. Утром она пила кофе, потом уходила обедать к московской приятельнице и там проводила вечер.
Когда, наступил решительный день, старухе стало страшно, а может быть, ей не хотелось расставаться с московской жизнью.
Она категорически заявила Шамшину, что у нее сосет под ложечкой, что сегодня ночью ее томили скверные предчувствия и что она вообще не согласна на эту авантюру.
— Вы смеетесь надо мной, Агния Николаевна, — заявил испуганный Шамшин. — Отступать уже поздно. Через полчаса сюда приедут антиквары.
— Василий Игнатьевич, я вам говорю, что сегодня не готова… — стояла на своем старуха. — Придут люди, а я не в состоянии связать мысли, не то что говорить…
Шамшин забегал по комнате… Выкурив две папиросы, он сказал старухе:
— Агния Николаевна, раздевайтесь.
Старуха удивленно посмотрела на него.
— Я вам говорю: немедленно раздевайтесь и ложитесь в постель.
— Зачем?
Она сняла пенсне.
— Вы больны.
Старуха, подчиняясь приказу, молча пошла за ширму и стала раздеваться. Из-за ширмы он услыхал ее веселый, даже интригующий голос: «Я легла, Василий Игнатьевич».
Шамшин раздвинул ширмы. Старуха лежала под одеялом, помолодевшая, томная, румяная, с улыбающимися глазами, почти невеста, ожидающая жениха.
— Что это такое? — строго спросил Шамшин. — Так не годится! Повяжите голову чем-нибудь черным. Сотрите губную помаду… Постойте! Да у вас даже брови накрашены… Все стереть…
Все к черту!
Старуха была недовольна, но ей пришлось подчиниться Шамшину. Когда раздался звонок, Шамшин побежал отворять двери.
— Старуха-то плоха… — сообщил он антикварам. — Боюсь, как бы тут не окочурилась.
Антиквары, покашливая, осторожно, на цыпочках, вошли в комнату. Раскланялись со старухой. Она ответила им, мигнув ресницами. Когда они начали ее расспрашивать, она тупо ткнула в угол, где стоял пакет, зашитый в холщовый мешок. Юсуп вскрыл его. С недоумением антиквары разглядывали привезенные картины, пока не дошли до работы Шамшина.
Бержере покосился на старуху и шепнул:
— Эта?
Шамшин, взяв свою картину, повертел ее, как фокусник, и швырнул на стол. Бержере с недоумением взглянул на нее.
— Ну как?
— По-моему, фальшивка! — холодно сказал Шамшин.
Бержере вздохнул. Ему тяжело было разочаровываться.
— Как быть?.. Подождите. Я съезжу к Вострецову.
Он не поверил Шамшину. Он заметил в его глазах странный блеск.
Надев свой неизменный черный котелок, Бержере исчез.
Профессор Вострецов сидел на пуфике, неподалеку от старухи, и мечтательно оглядывал низкие комнаты сквозь запотевшие стекла очков. Снежинки таяли на его старинной шубе. Из-под бобрового воротника он вытащил седую растрепанную бороду и расправил ее на две аккуратных бакенбарды.
Бержере подал ему картину. Вострецов взял ее небрежно.
— Агафон Николаевич, честное слово, делаю уступку только вам… Вы знаете, обыкновенно, когда мне приносят пакет и говорят, что там завернут Рембрандт или Рафаэль, я кричу:
«Идите к черту!»
— Это правильно, — неохотно процедил Бержере.
— А как же иначе? Ведь тащат черт знает какую дребедень. И главное, все убеждены, что у них шедевр… Но я скептик! Я не доверяю неизвестным шедеврам… В особенности подписным!
Шамшин молчал.
— Это не подписная, — робко промолвил Бержере.
— Слава богу… А то, чем хуже вещь, тем лучше подпись.
Профессор хлопнул доскою по столу и рассмеялся.
— Ох, уж эти обманщики, фальсификаторы и шарлатаны!