Под чужим небом
Шрифт:
И Семенов с горечью вспомнил выступление перед американским судом генерала Грэвса в апреле двадцать второго года. Грэвс говорил, что по его предположению, Семенов, задерживая поезда на станции Маньчжурия, отобрал у пассажиров ценностей не меньше, чем на четырнадцать миллионов рублей. «Если бы сохранились эти миллионы, — думал атаман, — я не позволил бы Такэоке унижать меня грошовыми подачками. Все ушло на содержание войска».
Эти воспоминания покоробили атамана, он чертыхнулся.
Таров попросил доктора срочно информировать
В назначенный день и час Семенов и Таров пришли в японскую военную миссию. Их принял начальник отдела подполковник Тосихидэ. Прижав ладони к коленям, он отвешивал поклоны гостям и преданно улыбался. Когда были закончены взаимные приветствия, расспросы о жизни и самочувствии, уселись на коврики возле низкого столика. Тосихидэ поблагодарил Семенова за помощь и содействие, которое он оказывает японской военной администрации.
— Наша страна приняла на себя почетную и трудную задачу — искоренение коммунизма на азиатском континенте, — говорил подполковник, — все русские патриоты стремятся помогать великой Японии...
Затем Тосихидэ сообщил, что японская военная миссия имеет сведения: в Сибири, Забайкалье и на Дальнем Востоке назревает взрыв против Советской власти. Крестьяне составляют там не меньше восьмидесяти процентов населения. Они не принимают коллективизацию, не хотят расставаться со своим хозяйством... Очень недовольно советами буддийское духовенство. Главная задача в этих условиях — возглавить стихийные выступления, ввести их в нужное русло, оказать помощь в людях, оружии и боеприпасах.
— По вашему сигналу, капитан, — японец повернулся к Тарову, — все это вы получите. Я правильно сказал, генерал? — Тосихидэ довольно прилично владел русским языком.
— Точно так. Наши подразделения будут наготове, — торопливо закивал Семенов.
— Хорошо. Очень хорошо. Мы будем немножко инструктировать вас, капитан. Можно приступать завтра.
Все поднялись, началось прощание, не менее церемонное, чем приветствие.
VI
Тайный переход государственной границы всегда связан с риском, особенно в ночное время: в темноте могут подстрелить и чужие, и свои. Но когда на вражеской стороне тебе помогает кадровый разведчик, а на своей ждут с нетерпением, тогда, конечно, совсем другое дело...
Ночью в сопровождении офицера японской военной миссии поручика Касуги Тарова доставили в пограничный пункт Хэшаньту. Там они переночевали. Утром Касуга показал Тарову маршрут перехода, а вечером свел с переправщиком. Поручик свободно ориентировался на местности. «Видно, не первый раз тут», — подумал Ермак Дионисович.
В Хэшаньту произошла непредвиденная задержка. По прогнозу ожидалась гроза, но предсказание синоптиков, как нередко бывает, не сбылось. Поручик по опыту знал: пересекать границу в ясную июньскую ночь — значит сознательно идти на провал. По зеркальной глади Аргуни не то что лодка с людьми, чирок-клоктун не сможет переплыть незамеченным.
Но бог все-таки смилостивился, не посрамил синоптиков. На третьи сутки разразилась гроза. Тайга, река, сопки — все закипело, забурлило, загрохотало, задрожало. Поручик Касуга потирал от удовольствия руки и без конца повторял: «Холосо! Эта осень холосо!»
Переправщик, хмурый сухощавый китаец, под проливным дождем встал на колени лицом к востоку, сложил ладони у лба и отвесил три поклона. Поручик Касуга иронически улыбнулся, но тоже помолился. Он сильно пожал руку Тарову и на прощание опять сказал по-русски: «Но, давай! Все холосо».
Ермак Дионисович сидел на корме и любовался тем, как легко и красиво орудовал веслами переправщик. Они бесшумно рассекали густую, похожую на деготь воду, и лодчонка, преодолевая сильное течение, стремительно летела к противоположному берегу.
Причалив к каменным глыбам, переправщик кивком дал команду высаживаться. Едва Таров выпрыгнул из лодки, китаец согнулся крючком, и весла опять замелькали...
Советские пограничники, задержавшие Тарова как нарушителя границы, доставили его на заставу. На другой день с ним встретился представитель Центра — Павел Иванович Асоян.
— Вон ты какой, Ермак Таров! — приговаривал Асоян с еле уловимым акцентом. Он был невысок ростом, заглядывал на Тарова снизу вверх, сутулился, и казался от этого еще меньше.
От его товарищеского обращения на «ты», такого естественного, Ермак Дионисович сразу почувствовал себя с Асояном легко и просто.
Они сели на потертый клеенчатый диван со смятыми пружинами. Тарову хотелось немедленно расспросить Павла Ивановича об Ангелине, о Ксенофонтове, узнать правду о жизни на родине: Асояну не терпелось услышать, какое задание получил Таров, какие акции готовит японская разведка. Но они молча рассматривали друг друга или обменивались малозначащими замечаниями и вопросами.
— Значит, благополучно?
— Как же иначе: оттуда проводили, тут встретили.
— Не голоден?
— Нет. Покормили на дорогу, даже стаканчик сакэ налили... Павел Иванович, извини, пожалуйста, хочу спросить, как там моя жена? Не наводили справку? — не удержался Таров.
— Наводил. Живет на старом месте, сейчас вдвоем с матерью. Вроде бы все нормально.
— Спасибо. А как поживает товарищ Ксенофонтов?
— Ксенофонтов? — переспросил Асоян, и на мускулистое лицо его легла тень. — Ивана Ксенофонтовича нет, скончался...
— Давно?
— Лет уже пять, а то и шесть... Разве доктор Казаринов не говорил тебе об этом?
— Я не считал удобным спрашивать...
— Скончался, — повторил Асоян. — Феликс Эдмундович тоже умер. В один год. Месяца на четыре позже...
— О Дзержинском я слышал, белогвардейские газеты здорово орали.
Тарову отвели койку в небольшой, чистой, должно быть, для приезжего начальства приспособленной комнате. Но он долго не мог уснуть. «Почему Асоян сказал, что сейчас Ангелина живет вдвоем с матерью? Выходит, раньше еще кто-то был с ними. И в голосе Павла Ивановича прозвучала недоброжелательность к ней», — размышлял Ермак Дионисович. Но пережитые волнения и бессонные ночи сделали свое дело: Таров заснул.