Под чужим знаменем
Шрифт:
Кольцов осторожно развернул бумагу, извлеченную из пакета, прочитал:
«Совершенно секретно!
Командующему Добровольческой армией Его Превосходительству генерал-лейтенанту В. 3. Ковалевскому.
Ставлю Вас в известность, что окруженные в районе Одессы и Николаева три большевистские дивизии – 45, 47 и 58-я – приказом командования 12-й армии образованы в Южную группу войск (командующий И. Якир, нач. штаба
Командование Южной группы издало приказ о боевом переходе всех наличествующих войск на север, с тем чтобы прорывом на Умань, Фастов, Житомир вырваться из окружения и тем самым избежать разгрома.
Предлагаю Вам незамедлительно принять самые энергичные меры к тому, чтобы остановить и уничтожить противника. Часть пути Южная группа большевистских войск будет двигаться по территории (Христиновка, Умань), которую контролируют в настоящее время войска С. Петлюры. Полагаю, что для разгрома Южной группы войск красных хороши все средства, даже временный тактический союз с С. Петлюрой, если таковой возможен.
Деникин».
Прочтя, Кольцов вложил письмо обратно в пакет и, прислушиваясь к разговору Микки по телефону, стал осторожно зашнуровывать его. Снова подогрев сургуч, осторожно поправил печать.
«Если Деникин сумеет соединиться с Петлюрой, Южной группе войск некуда будет податься, – пронеслось в мозгу у Кольцова, – тогда красные войска очутятся между молотом и наковальней. А это – гибель…»
– Ну а князь что?.. Ну-ну!.. Что вы говорите?! – все еще продолжал увлеченно допрашивать телефонную трубку Микки, когда Кольцов вынес в кабинет командующего два бокала дымящегося глинтвейна.
Микки благодарно принял бокал и отвел в сторону телефонную трубку.
– Я расскажу вам, Павел Андреевич, потрясающую новость! Князь Асланов подрался вчера в «Буффе» из-за приезжей певички… и – как вы думаете! – с кем?..
– Потом расскажете, – скупо бросил Кольцов. – Хочу успеть в театр к разъезду.
И он успел. В ложу вошел, когда госпожа Дольская – Кармен – пела свою заключительную арию. Потом пел Хозе.
Юре показалось, что Хозе чем-то похож на Семена Алексеевича – такой же невысокий и крепкий, и у него так же была разорвана рубаха. А когда появилась на сцене стража и стала уводить Хозе, он тоже пошел сутулясь и даже так же волоча ногу, как вчера на Екатеринославской Семен Алексеевич.
С тех пор как Юра увидел на улице в толпе пленных красноармейцев Красильникова, он не переставал думать о том, что обязан помочь этому человеку. Юра понимал, что чекист Красильников принадлежал к враждебному лагерю красных, из-за которых рухнула вся прежняя Юрина жизнь, погибли отец и мама. Все это так, но… Но Юра, выросший на романтической литературе, считал себя человеком чести. Красильников был неизменно добр к нему, спас ему жизнь. Теперь он сам оказался в беде, и ему нужна помощь. Но как, чем ему помочь? Юра несколько
Замерли последние аккорды музыки, все вокруг задвигались, зааплодировали.
Ковалевский, все еще глядя на сцену, спросил Юру:
– Ну как, лейб-гвардия, понравилось?.. Когда-то я слушал госпожу Дольскую в Петербурге. Ах, как она тогда пела!..
Лицо у Владимира Зеноновича было размягченное, какое-то домашнее, и Юра подумал… Ну конечно, как он раньше не догадался: вот кто может помочь – Владимир Зенонович! Нужно попросить его. Быстро что-то придумать, потому что правду сказать нельзя. И попросить…
– Владимир Зенонович! – прошептал Юра. – У меня к вам просьба.
– Какая, Юра? – отечески склонился к нему Ковалевский, не в силах еще отрешиться от власти только что отзвучавшей музыки.
– Пожалуйста, распорядитесь освободить одного пленного красноармейца, – уже настойчивее произнес Юра. – Я видел, его вели вчера по улице.
Ковалевский неохотно оторвал взгляд от сцены, где раскрасневшаяся от радостного успеха Дольская посылала в зрительный зал воздушные поцелуи, и удивленно уставился на Юру.
– Откуда у тебя такая блажь? И почему его надо освобождать?
Юра отвел глаза в сторону – как же трудно лгать! – и невнятно стал объяснять:
– Он – садовник… Когда-то был садовником… У нас в имении был сад, и он…
Ковалевский больше не слушал Юру. Он встал и, обернувшись к сцене, тоже великодушно послал воздушный поцелуй просиявшей от этого Дольской. Певица прижала руки к груди, закрыла глаза и склонилась в почтительном полупоклоне.
Когда они спускались по лестнице, Ковалевский, вспомнив о просьбе Юры, стал недовольно ему выговаривать:
– Тебе, сыну потомственного дворянина, не пристало просить за какого-то садовника… который пошел служить у красных.
Юра тихо, но упрямо возразил:
– Но он был добрый… Может, его заставили.
– Все они добрые… А мамы твоей нет. И отца – тоже! – грустно сказал Ковалевский. – Добрые… а Россия по колено в кровище!..
Они вышли из театра в густой запах успевшей повлажнеть листвы, подошли к автомобилю.
Кольцов широко распахнул дверцу.
– Что там случилось? – устало спросил Ковалевский.
– Пакет из ставки, Владимир Зенонович.
– А, хорошо. – И командующий обернулся к Тане: – Садитесь, Татьяна Николаевна, мы отвезем вас домой.
– Нет-нет! – живо возразила Таня. – Мне хочется пройтись… Такой чудесный вечер. Павел Андреевич меня проводит. Если вы, конечно, разрешите, Владимир Зенонович.
– Не возражаю, – улыбнулся Ковалевский. – Да-да, погуляйте! А нам с Юрием пора отдыхать. Не правда ли, лейб-гвардия?
Кольцов и Таня медленно пошли по слабо освещенной фонарями улице. Темные дома затаились вдоль тротуара, было очень тихо, и Таня тоже почему-то говорила вполголоса: