Под гнетом страсти
Шрифт:
Она тотчас же приняла князя — этого богача аристократа, к которым вообще Каролина Францевна питала влечение, "род недуга".
— Soyez le bien venu, mon cher prince! [Прошу вас, мой дорогой князь! (франц.)] — приветствовала она его.
Он почтительно приложился к протянутой ему руке; г-жа Дюгамель даже вспыхнула от удовольствия.
Кроме общей склонности своей к представителям, русской аристократии, Каролина Францевна была особенно неравнодушна к изящному князю и даже называла его заочно — il est tres bon et brave gareon chevalier pur sang [Право слово, он очень храбрый и к тому же истинный рыцарь (франц.)].
Сергей Сергеевич в коротких словах объяснил ей, что, считая образование своей дочери достаточно законченным, он решил взять ее из пансиона и совершить с ней маленькое tournee за границу. Он рассыпался перед ней в благодарностях за заботы и попечения о княжне Юлии.
— Вы, надеюсь, не обидите меня отказом принять на память обо мне и о Julie эту безделицу, — заключил князь и подал Каролине Францевне внесенный за ним лакеем ящик с сервизом.
— К чему это, я считала за честь воспитывать вашу дочь, mon cher prince, я исполнила только мою обязанность… — отнекивалась Дюгамель.
Князь поставил ящик на преддиванный стол.
— Обязанность обязанностью, но маленькие подарки укрепляют большую дружбу, — заметил Облонский. — Взгляните, понравится ли, а то можно переменить.
Каролина Францевна, все еще жеманясь, открыла ящик и, увидав сервиз, не. удержалась, чтобы не воскликнуть:
— Mais c’est un vrai cadeau de roi! [Это королевский подарок (франц.)]
— Рад, что вам нравится! — заметил князь.
Она крепко пожала князю руку.
— Merci, merci… Я сейчас принесу вам бумаги Julie.
Она встала с дивана.
— Un instant! [Позвольте (франц.)] — удержал ее князь. — Моя миссия еще не окончена, я принужден буду лишить вас и еще одной ученицы…
— Какой?
— Ирены Вацлавской.
— А! — пренебрежительно воскликнула француженка.
Несмотря на то, что она получала от Анжелики Сигизмундовны огромную плату и подарки, ее совесть не была покойна при мысли, что в ее аристократическом пансионе незаконнорожденная, une batarde, да еще родившаяся в остроге, quelle horreur! [Какой ужас! (франц.)] Забыв всякую расчетливость, Каролина Францевна почувствовала какое-то облегчение при известии, что Вацлавская покидает ее пансион.
Наконец, ведь могли узнать о существовании Ирены родители других учениц — мог выйти скандал, который нанесет неизмеримо большой ущерб репутации ее пансиона. Она все эти годы трепетала, но раз уже согласилась принять, то не решалась без причины уволить пансионерку.
— Elle etait si gentille! [Она была так нежна (франц.)] — вспомнила начальница Рену.
Теперь все это оканчивается благополучно.
Г-жа Дюгамель была довольна.
Облонский между тем толковал ей, что Анжелика Сигизмундовна Вацлавская поручила ему получить бумаги Ирены, которая вместе с ним и его дочерью едет за границу.
— Они так дружны с Julie! — заключил князь.
Восхищенная любезностью Сергея Сергеевича и его дорогим подарком, содержательница пансиона ни на секунду не усомнилась в правдивости князя, и через несколько минут бумаги княжны Юлии Облонской и Ирены Вацлавской лежали в его кармане. Он встал прощаться.
— Привезите их обеих ко мне проститься! — сказала Каролина Францевна.
— Непременно.
Он вышел из гостиной, и г-жа Дюгамель стала внимательно осматривать подаренный ей сервиз.
Уже в карете, по дороге домой, Сергей Сергеевич вынул переданные ему начальницей пансиона бумаги и стал читать метрическое свидетельство Ирены. Содержание этого документа так поразило его, что он не в состоянии был не только сосредоточиться на мысли, что рассказать его пленнице о ее матери, но даже решить вопрос, следует ли давать эту бумагу в руки Ирены.
— Это надо обдумать на досуге. Если я поеду домой, я не удержусь, чтобы не зайти к ней, и могу снова сделать ошибку… В "Эрмитаж"! — крикнул он кучеру, высунувшись из окна кареты.
Через несколько времени князь входил в общую залу этого лучшего московского ресторана, помещавшегося на Трубной площади.
X
ВНЕЗАПНАЯ МЫСЛЬ
Почти в дверях общей залы ресторана Облонский столкнулся со знакомым уже читателям Владимиром Геннадиевичем Перелешиным.
Сергей Сергеевич знал его давно, сталкиваясь с ним не только в полусветских, но даже и в великосветских гостиных Петербурга, и был, по выражению Анжель, одним из тех порядочных людей, которые не только не решались не подавать ему руки, но даже всегда готовы были выручить его в затруднительном положении, то есть дать взаймы без отдачи несколько сотен рублей.
Князь даже любил Перелешина за его веселый нрав и едкий ум. При всем этом встреча с ним в настоящую минуту ему не понравилась.
Он сжал брови, что означало высшую степень неудовольствия.
Владимир Геннадиевич, напротив, был в совершенном восторге.
— Дорогой князь, какими судьбами, а я думал, что вы за границей, — говорил он, крепко сжимая ему руку.
— Еду на днях, — проговорил нехотя князь.
— Заехал позавтракать и я тоже, только что сейчас ввалился.
Перелешин врал. Он уже с полчаса бродил по залам ресторана, надеясь встретить знакомых и позавтракать на их счет, но таковых не было.
Народу вообще было мало. Денег в кармане Владимира Геннадиевича было еще меньше. Далеко не первой свежести, хотя и изящный, костюм красноречиво говорил, что финансы Перелешина были далеко не в авантаже.
Понятно, что он набросился на Облонского, как ястреб на добычу, в надежде не только позавтракать, но и перехватить у него малую толику деньжонок.
"Надо кормить, не отвяжется", — мелькнуло в уме князя.
— Сядемте вместе! — как бы подтверждая эту мысль, заметил Облонский.