Под игом
Шрифт:
— А ну, дайте-ка водочки и закусочки, чтобы флейта лучше звучала: забыли вы про меня! — проговорил Колчо, перестав играть.
— Правильно, Колчо. «Кто просит, тот себе приносит», — заметил поп Ставри.
Огнянов молча налил и подал слепому водки. Тот тронул его за руку и узнал.
— Огнянов, да? — проговорил он. — Спасибо… Все называют вас Графом, а вот мне один пустяк помешал увидеть вас в этой роли.
Гости переглянулись, улыбаясь.
— Колчо, спои нам монашеский тропарь!
Колчо сделал торжественное лицо, откашлялся и начал:
— Благослови, господи, праведниц твоих: госпожу Серафиму и кроткую Херувиму; черноокую Софию и белолицую Рипсимию; толстую Магдалину и сухопарую Ирину; госпожу Парашкеву — незлобивую деву и Хаджи Ровоаму — безгрешную мадаму…
Колчо перебрал всех обитательниц местного женского монастыря и каждой дал характеристику, прямо противоположную действительной.
Вся компания громко хохотала.
— Пожалуйте к столу! Нечего смеяться над Христовыми невестами! — шутливо ворчала попадья.
Гости уселись за стол, на котором вместо салфеток лежало длинное полотенце.
Поп Ставри благословил трапезу, и гости отдали ей заслуженную честь, — все, кроме Соколова, который все еще не мог успокоиться. Перед хозяином стояла исполинская бутыль с янтарным вином, и он, не скупясь, разливал эту благодать.
— Вино веселит сердце человека и тело укрепляет! — воскликнул он по-русски, доливая стаканы. — Граф, пей! Николчо, за твое здоровье! Давай, Кандов, опрокидывай, ты же «русский»! Доктор, хлебни как следует! Это ведь не лекарство, это дар божий. Колчо, промочи горло, чадо мое, потом спой еще нам румынскую: «Лина, Лина…»
Так потчевал развеселившийся поп Ставри своих гостей, то утоляя, то возбуждая их жажду, а стаканы звенели, скрещивались, мелькали в воздухе, и казалось, будто они танцуют кадриль.
После ужина все беседовали еще оживленнее и — на самые разнообразные темы. Разумеется, вскоре зашла речь о «Геновеве», о том, как Стефчов пытался освистать Огнянова, и поп Ставри осудил Стефчова. Огнянов искусно перевел разговор на более безобидную почву, заговорив о том, какое вино будет лучшим в этом году. Поп Ставри, как рыба в море, почувствовал себя в родной стихии и со знанием дела перечислил качества вин всех местных виноградников. А про Пиклиндольское вино сказал, что это — всем шампанским шампанское…
— Оно греет, как солнце, и сверкает, как золото; оно желтое, как янтарь, и острое, как бритва. От такого вина помолодел пророк Давид… Десять капель этого вина превращают человека в философа, пятьдесят — в царя, а сто — в святого!
Поп Ставри говорил с таким восторгом, что у любого самого строгого постника слюнки бы потекли. Увлекшись, старик присвистнул от восхищения, и на столе погасла свеча.
— Зажгите ее скорей! — попросил он.
— Поп Ставри, у тебя есть три сокровища, — сказал Колчо, — священство, подсвечник и свеча, но, по правде сказать, я сейчас ни одного из них не вижу…
— А у тебя что есть, чадо мое? — спросил священник, не поняв тонкой шутки.
— А у меня ни кола, ни двора, всего и богатства, что зовут меня — Колчо!
Эти остроты рассмешили всех.
Вскоре разговор стал общим. Но вот с улицы донеслась веселая песня. Вероятно, пел какой-нибудь голосистый молодой парень:
Кто купил ожерелье тебе, Свет наш, Милка Тодоркина, Ожерелье жемчужное? — Купил его Кириак мой Для моей для белой шеи, — Мне носить, ему дивиться! — Кто купил эту юбку тебе, Свет наш, Милка Тодоркина, Эту юбку атласную? — Купил ее Кириак мой Для стана моего тонкого, — Мне носить, ему дивиться!Певец прошел мимо, и песня замерла в конце улицы. Разговор перешел на Милку Тодоркину, соседку попа Ставри. Милка была красивая, но распутная девушка; в городе о ней рассказывали разные разности, и ее слава росла с каждым днем, на радость болтливым сплетницам. Недавно о Милке и песню сложили. А соседи ее постоянно ворчали. Им было не по нутру, что под боком у них такой соблазн, — ведь дурные примеры заразительны. Люди советовали Милкиным родителям обвенчать ее с Рачко Лиловым, сыном медника, который был от нее без ума. Но его родители не соглашались. Кто же захочет отдать свое чадо подобной сердцеедке?
— Почему этот Лило-медник и слышать не хочет о Милке? — спрашивала попадья. — На ком же он собирается женить своего рябого Рачко? Уж не думает ли он, что за его сынка пой дет дочь какого-нибудь чорбаджии или боярышня? Милка — девушка молодая, красивая… Ну, грешила, оступалась по глупости , так ведь поумнеет же она когда-нибудь! Ум приходит с годами… Уж если они любят друг друга, пусть и поженятся. Будут жить да поживать в любви и в согласии, как бог даст. Чего бы лучше?
— Дура девчонка, что и говорить, — вмешался поп Ставри, — да ведь и ее искушают со всех сторон: что ни волокита — за ней волочится, что ни песня — про нее сложена… Ничего не поделаешь! Люди из мухи делают слона, из муравья — льва! Так вот и получилось, что про Милку худая слава пошла… Я говорил ее отцу: «Подстереги ты этого сукина сына Рачко, когда он придет к девушке, да и обвенчай их немедля, вот и делу конец». Фата все покроет.
— А ведь еще недавно ходил слух, будто сын чорбаджи Стефана сватался к Милке; правда это? — спросила одна гостья. — Тогда она еще берегла свою честь.
— Кого только к ней ни пристегивали!.. Вот и потеряла свое доброе имя, — сказала другая.
— А вы знаете, Кириак Стефчов собирается засылать сватов к Лалке, Юрдановой дочери, — отозвалась третья.
Эти слова пронзили доктора, точно острым ножом.
— Как же, как же — у Стефчова глаза разгорелись на богатое приданое, — подтвердил хозяин.
— А Милке нравится Рачко? — спросил Огнянов, чтобы переменить разговор.
— Я же вам говорю! Он ходил к девушке тайком, — значит, полюбились друг другу… Ну и нечего канителиться, скорей под венец, вот и сплетням конец. Ох, Иисусе Христе, прости, господи, согрешишь тут с этими мирскими соблазнами… А завтра праздник — андреев день… Ганчо, налей еще нижиереченского винца, а то у нас глотки пересохли… Анка, Михалчо, пора спать. Вы еще маленькие.
Дети встали и ушли, очень недовольные: их живо интересовал разговор о Милке Тодоркиной.