Под игом
Шрифт:
— По-моему, нужно дать этой Милке свободу выбора: зачем принуждать ее венчаться? — сказал Кандов.
Поп Ставри смерил его взглядом.
— Как же не венчаться? — проговорил он в недоумении.
— Пусть дадут ей свободу, нельзя же лишать ее человеческих прав, — говорил студент с жаром.
— Какую свободу? Свободу выставлять свое грязное белье напоказ? Не пойму я тебя.
— Странное у вас представление о правах человека, — заметил Николай Недкович.
— Раз она не стесняет свободы других, пусть живет, как ей нравится: ничего дурного в этом нет! — объяснил Кандов.
— А если у нас будет самолучшая, — тоже скажешь «ничего дурного»? — спросил поп Ставри.
— Какая «самолучшая»?
— Ну, республика! — нетерпеливо объяснил хозяин. Кандов посмотрел на него в недоумении.
Недкович шепотом объяснил ему, какое значение произвольно придавал старик этому слову.
— Тут все дело в принципе, — уверенным тоном начал Кандов. — Передовые идеи нашего либерального века требуют освобождения женщины от рабского подчинения мужчине — наследия варварских времен.
— Что же тогда получится? — спросил пои Ставри, ничего не поняв.
Повернувшись к Огнянову и Недковичу, Кандов продолжал:
— Современная наука признала, что способности у мужчин и женщин одинаковые, а значит, женщина должна быть уравнена в правах с мужчиной. До сих пор она была жертвой целого ряда глупых предрассудков, которые сковывали ее волю; она задыхалась под унизительным бременем тирании и животных инстинктов мужчин! Люди придумали множество законов и всяких формальностей, чтобы мешать каждому ее шагу!..
Кандов говорил искренне. Он был честный человек, но наглотался без разбору утопических теорий разных социалистических доктринеров, и это спутало его понятия об истине и лжи; трескучие слова и модные закругленные фразы затмили для него реальную правду жизни; пораженный их новизной, он пытался во что бы то ни стало блеснуть ими. До сих пор Кандов жил в среде, страдающей болезненным идеализмом. Чтобы отрезветь, ему надо было побыть некоторое время в Болгарии.
— Скажите мне, — продолжал он, — что значат все эти громкие слова: целомудрие, брак, супружеская верность, святые материнские обязанности и другие подобные нелепости? Все это просто эксплуатация женской слабости!
— Точно по книге читает! — пробормотал поп Ставри себе под нос.
— Господин Кандов, — возразил Недкович, — все образованные люди сочувствуют тем идеям, которые вы высказали вначале. Но вы сейчас совершили головокружительный прыжок и впали в безумную крайность… Вы отбрасываете законы — и уже не только созданные людьми, но и законы природы: вы подрываете незыблемые основы, на которых построено человеческое общество… Что произойдет, если мы уничтожим брак, семью, материнство и отнимем у женщины ее высокое призвание?
Поп Ставри, наконец-то поняв, о чем идет речь, нахмурил брови.
— Я требую ее эмансипации, — заявил Кандов.
— Прошу прощения, вы требуете ее деградации, — обернулся к нему Огнянов.
— Господин Огнянов, вы читали философов, писавших по женскому вопросу? Советую почитать…
— Кандов, Кандов, друже! — обратился поп Ставри к студенту. — А ты читал Евангелие?
— Читал… когда-то.
— Помнишь, как там сказано: «Жены, своим мужем повинуйтеся»? И дальше: «Сего ради оставит человек отца своего и матерь свою и прилепится к жене своей?»
— Я основываюсь только на истинной науке, батюшка.
— А есть ли наука более истинная, чем божья? — сердито возразил старик. — Нет, друже Кандов, выкинь-ка ты из головы все эти протестантские измышления. Брак — великое таинство. Да разве можно без брака, сынок? К чему же тогда церковь, к чему вера, к чему священники, если люди будут размножаться, подобно свиньям, без венца, без благословения божьего?
Дверь открылась, и вошел Ганчо.
— А у Милки на дворе шум и гам стоит — ужас! — сказал он.
— Что случилось? Из-за чего?
— Толком не знаю, — ответил Ганчо, — но сдается мне, что наш Рачко попался в ловушку. Со всего околотка соседи собрались.
— Если это действительно Рачко, догадываюсь, что будет дальше, — сказал поп Ставри. — Пойдем, ребята, посмотрим… Может, и батюшка там понадобится. Без попова благословения ничего не делается, что бы ни болтал наш друг Кандов…
Все гости вышли из дома.
XXIII. В ловушку попался другой
Надо было миновать несколько ворот, чтобы дойти до дома Милки Тодоркиной. В тесном дворике стоял гул голосов; люди толпились у крыльца. Шум нарастал. Любопытные соседи запрудили весь двор, кое-где светилось два-три фонаря. Многие пытались увидеть в окно запертых любовников. Милкин отец кричал, мать причитала и, как вспугнутая наседка, носилась с места на место. Вскоре пришел и отец Рачко, протиснулся сквозь толпу и принялся было выбивать дверь, чтобы выручить сына… Но несколько сильных рук оттянули его назад.
— Это что за порядки! — орал он, пытаясь снова навалиться на дверь.
— Дядюшка Лило, успокойся! — крикнул ему один из соседей. — Видишь, как дело обернулось?
— Сыночек! — взвизгивала Лиловица. — Не отдам я своего сына такой дряни и мерзавке!.. — И, как коршун, бросалась на тех, кто ей противоречил.
— Грех тебе, Лиловица! «Дрянь и мерзавка»! А что делает у нее твой Рачко? Давайте-ка лучше поступим по обычаю.
— Что вы с ним хотите сделать? Уж не повесить ли? За что? Или он убил кого?