Под игом
Шрифт:
Каблешков говорил горячо. Как человек развитой, он, вероятно, ясно видел истинное положение вещей и тем не менее освещал его неправильно. Но он был увлечен своей идеей и считал, что для ее воплощения в жизнь можно пойти на все. Только возвышенной верой в святость дела, которому он служил, можно было объяснить правдивые и неправдивые заверения этого честнейшей души человека. А они были- так убедительны, что не вызывали никаких возражений. Все члены комитета уже были уверены в том, в чем их старался уверить
— Какие условия мы можем поставить Турции, если она вступит с нами в переговоры? — спросил Попов.
— Как не вступить? Что же ей еще останется делать? — заметил поп Димчо.
— Насыплют ей перцу на хвост! — вставил Беспортев.
— Это еще не решено, — ответил Каблешков на вопрос Попова, — но пока что мы думаем так: Болгария от Дуная до Арды и от Черного моря до Эгейского будет княжеством, зависимым от султана, но с внутренним самоуправлением. Экзархия останется неприкосновенной; Турции, будет выплачиваться определенный налог; личный состав армии — болгары, вначале половина офицеров — турки…
— А князем кто будет? — спросил Христо Врагов.
— Да, князем? — повторил Беспортев.
— Один из европейских принцев.
— Ух!
— Но ты ничего не сказал о России. Захочет ли она помочь нам, как уверяет Мичо? — вмешался поп Димчо.
— Не будь младенцем, отче, — оборвал его Мичо, хмурясь, — может ли быть иначе?.. Русские генералы уже теперь ожидают событий в Бухаресте!
И он вопросительно посмотрел на Каблешкова. Остальные тоже посмотрели на Каблешкова, надеясь услышать от него подтверждение. Каблешков это понял; он сделал таинственное лицо и проговорил негромко, доверительным тоном:
— Как только грянет первый ружейный выстрел, двуглавый орел осенит нас своими крыльями!
И он бросил торжествующий взгляд на товарищей. Все просияли.
— Я думаю, — начал господин Фратю, — что самое лучшее — это республика; ее можно будет назвать «Балканской республикой».
— А можно и царство, — заметил Франгов.
— Еще чего захотел! Поперек горла встанет! — изрек поп Димчо.
— Так ли, этак ли, все равно, — лишь бы освободиться.
— И я за республику, — поддержал кто-то господина Фратю.
— Тебе уже объяснили — не об этом речь, — сказал Мичо Бейзаде. — Какое будет управление, кто будет князем и прочее — предоставим решить Горчакову. Над этим пускай дипломаты ломают себе голову.
— Постойте, господа, постойте, — крикнул Соколов, — хватит вам спорить и заниматься дипломатией, — время дорого! Вот-вот грянет выстрел на Балканах, а мы все еще решаем вопрос: быть республике или комедии… Нас сейчас дело ждет… Черт бы побрал ваши республики! Делите шкуру неубитого медведя… Я предлагаю следующее: запретить разглагольствовать о дипломатии на наших заседаниях; этим можно заниматься в кофейне Ганко.
— Правильно, — поддержал его Каблешков, — не нужно слов, господа, нужно дело делать… Я обрисовал вам положение, а теперь посмотрим, что вы делаете. Нельзя терять ни минуты.
— Что правда, то правда, — признал Мичо, — есть у нас этот грешок, любим поболтать о дипломатии. Такие уж мы, бялочерковцы. Мало нас ругал за это Бойчо, царство ему небесное!
— Да, господа, Огнянов — это большая потеря и для вас и для Болгарии, — взволнованно проговорил Каблешков и глубоко вздохнул.
Все загрустили, вспомнив об Огнянове. После его гибели осталась какая-то пустота, зияющая, как пропасть. Товарищи хмуро переглянулись и задумались. Трагический образ Огнянова, окровавленный, страшный, но неуловимый, вставал перед их глазами. У всех больно сжалось сердце… Казалось, совестно было жить, когда такой герой погиб.
VIII. Волнения Колчо
Кто-то быстро пробежал но террасе, и это привлекло внимание собравшихся. Все встали, чтобы посмотреть в окно. Но шаги были уже у самой двери.
— Это Колчо! — сказал Недкович.
— Ты ошибся, — возразил Мичо, — разве может слепой бежать так быстро?
— Что-то случилось, — заметил поп Димчо.
Все невольно вздрогнули. Дверь хлопнула, вернее, чуть не слетела с петель.
Колчо вихрем ворвался в комнату. Он задыхался. Никто не шелохнулся, все ждали, что будет.
— Здесь все свои? — прерывающимся голосом спросил Колчо.
—Свои. А что случилось, Колчо? — спросил Мичо.
— Ура! Живем! Радость и слава! Радуйтесь, братья! Сходите с ума, и я вместе с вами! — как безумный закричал Колчо и, высоко подбросив свой фес, захлопал в ладоши, подпрыгивая на аршин от пола.
Наткнувшись на дядюшку Мичо, слепой принялся целовать его в губы, щеки, уши, плечо и, обхватив руками, чуть не задушил. Мичо совсем растерялся и едва вырвался из его объятий. Этот неестественный, истерический припадок радости поразил всех. Товарищи подумали, что бедный слепой сошел с ума.
— Что с тобой, Колчо? — сострадательно спросил доктор, ища в лице слепого симптомы помешательства.
— Неужто не догадываетесь? Он жив! — закричал Колчо, кинувшись теперь к доктору. — Ура! Мой Граф жив!
— Как? Бойчо?
Этот вопрос вырвался из десятка уст одновременно.
— Он жив!
— Колчо, ты дурачишься, или тебя кто-нибудь обманул? — строго спросил его дядюшка Мичо.
— Жив, жив, дядя Мичо! Я сам пожимал ему руку, гладил его по щекам, слушал его голос, почти видел его! Неужели еще не верите?