Под игом

Вазов Иван Минчов

«1867 г. сентября 8. Послал его благородию господину ** в Габрово 100 оттоманских лир для пяти болгарских мальчиков, чтобы дать им возможность учиться».

«1870 г. августа 1. Послал его благородию господину ** в Пловдив 120 оттоманских лир для пяти болгарских мальчиков, чтобы дать им возможность учиться».

Лизнув палец, отец Иеротей перевернул страницу.

— Читай здесь! Викентий прочел:

«Да будет ведомо тем, кому знать надлежит: в малой зеленой сумке лежит 600 лир оттоманских. Эти деньги следует отдать иеродиакону Викентию из города Клисуры, рукоположенному в святой обители святого Спаса, дабы он поехал в Киев для получения богословского образования на пользу Болгарии».

Последняя запись служила вместо завещания, на случай внезапной кончины старца.

Викентию казалось, будто все это он видит во сне. Он по смел поднять голову и посмотреть отцу Иеротею прямо в глаза, теперь ярко блестевшие. С благоговейной признательностью приложился он к руке старца, и глаза его, опущенные от стыда, роняли слезы благодарности.

Отец Иеротей понял бедного Викентия и сжалился над ним.

— Утешься, чадо, господь прощает кающегося грешника, — сказал он ободряющим тоном. — Намерение у тебя было доброе и похвальное… Всеведущий бог все видит. Ну, а теперь скажи: сколько денег нужно на оружие?

— Двести лир… Отче Иеротей, вы — святой! Да будет ваше имя бессмертно! — воскликнул растроганный Викентий со страстным восхищением.

— Не кощунствуй, сын мой! — строго остановил его старец. — Возьми, сколько нужно, и употребите деньги на пользу Болгарии, как вас господь вразумит… Благословляю вас всех. Если понадобится еще, попросите… Что до твоих денег…

— Отче Иеротей! Горячо благодарю вас за великодушие и нее ваши благодеяния… Но я уже не имею права пользоваться ими; я не хочу уезжать из Болгарии; я буду бороться и отдам жизнь за ее свободу. На вашем примере я понял, как надо любить родину.

— Дьякон Викентий! — продолжал старец. — Ты прав, сын мой; послужи Болгарии, — время уже приспело. А назначенные тебе деньги я снова положу в зеленую сумку, — об этом не беспокойся. Только я упрячу их в более надежное место: не все же воры — такие ангелы незлобивые, как ты. И когда я умру, поминай меня…

Викентий вышел из кельи отца Иеротея, шатаясь, как пьяный. Быстро перебежав двор, он влетел в свою келью, сам не свой от всего пережитого.

Огнянов посмотрел на него недоумевая.

— Ну что?.. Долго же ты задержался… Отчего ты так побледнел? — расспрашивал он торопливо. — Что же ты молчишь, Викентий? Достал деньги?

Викентий вывернул карман.

— Вот они, — проговорил он. Золотые монеты рассыпались по полу.

— Сколько взял?

— Он дал, сколько нужно было.

— Кто дал? Отец Иеротей? Значит, ты просил у него? Ты пошел искать его?

— Нет, он застал меня на месте преступления.

— Вот так история!

— Ах, Огнянов! Что мы наделали, брат мой! Как мало мы знали отца Иеротея! Тебе-то простительно… но я прожил здесь три года и осыпан его благодеяниями… И я не могу себе простить. В эту ночь словно молния сверкнула передо мной, и глаза у меня открылись… Я был убит… Да, я отдал бы двадцать лет жизни, лишь бы не переживать того, что пережил в этот час. Я, молодой человек, болгарин, как будто горячо любящий свою родину, но я был потрясен спокойным величием души, непритязательной любовью к родине этого дряхлого старика, никому не известного, стоящего одной ногой в могиле. Ты только представь себе, брат мой, он застал меня у сундука с горстью золотых монет на коленях!

И дьякон подробно рассказал обо всем, что с ним произошло.

— Как же это получилось? Значит, он вышел из церкви раньше обычного?

— Нет, как всегда. Но я долго стоял на дворе, — все колебался, — и не заметил, как прошло время… Представь себе мое положение…

Огнянов стоял, скрестив руки; он не мог прийти в себя от изумления.

— Да, это святой человек! — воскликнул он.

— Я же тебе говорил, брат мой, лучше было попросить.

— Я невысокого мнения о монашеском патриотизме.

— Неужели ты и теперь останешься при этом своем ошибочном мнении? Ты, не хуже Каравелова, вдолбил себе в голову, что монах — это какое-то заплывшее толстым слоем жира допотопное животное, которое только ест да спит и коротает жизнь в беседах с монастырскими котами!.. Ты улыбаешься, ты забываешь, сколько народных деятелей вышло из духовного звания, начиная с отца Паисия [92] ,

который сто лет назад первый написал историю Болгарии, и кончая дьяконом Левским, умершим за родину! Монахи никогда не стояли в стороне, от болгарского освободительного движения; один из них на днях привел к присяге наш комитет. А то, что произошло этой ночью, разве не убеждает тебя?

92

Паисий — Пансий Хилендарский (1722–1798), монах, составил в 1762 г. «Историю славяно-болгарскую», то есть историю болгарского народа, проникнутую пламенным патриотизмом и идеей независимости Болгарин. Распространявшаяся в рукописных копиях по всей Болгарии «История» эта сыграла огромную роль в развитии национального самосознания.

Во дворе пропели первые петухи.

— Спокойной ночи, — сказал Огнянов, укладываясь спать на лавку.

— Спокойной ночи, если только она может быть спокойной для разбойников… — ответил дьякон и потушил свечу.

Но еще долго перед глазами друзей неотступно стоял величественный образ отца Иеротея.

Отец Иеротей был одним из тех в высшей степени привлекательных людей, питомцев монастырской кельи, которые так много сделали для возрождения Болгарии. Он был близким другом Неофита Бозвели. [93] Обстоятельства не позволили отцу Иеротею самому послужить делу умственного пробуждения Болгарии, но он способствовал этому пробуждению косвенно, — десятки болгарских юношей учились в разных учебных заведениях на его средства. Простой монах, он, казалось, был чужд мирской суете, но сердце его скорбело о судьбах Болгарии. Не имея ни родных, ни близких, он всю свою любовь отдал родине. Он был счастлив, когда мог принести ей хоть каплю пользы, и, щедрой рукой рассыпая благодеяния, почитал их таинством, свидетелем которого должен быть один лишь бог. Человек простодушный, но глубоко верующий, он боялся возгордиться содеянным добром, избегал хвалебного шума лести, которого столь жаждут суетные фарисеи. Он делал добро, следуя завету: правая рука да не знает, что творит левая. Нескольким лицам отец Иеротей передал крупные суммы для поддержания учащихся юношей с условием не разглашать имени благотворителя. С глубоким внутренним удовлетворением доживал он свой долгий век и с ясной душой ждал кончины.

93

Неофит Бозвели (1785—1818) — один из видных представителей раннего болгарского Возрождения, монах и педагог, активный деятель в борьбе болгарской буржуазии за не зависимую от греческой патриархии болгарскую церковь; автор ряда публицистических диалогов, в том числе известного патриотического «Плача бедной матери Болгарин» (1846).

Вскоре после своего благородного поступка, оказавшегося последним его добрым делом, отец Иеротей тихо скончался.

Когда его сундук открыли, на дне нашли только один мешок с серебряной монетой — на похороны и для раздачи бедным.

Викентий не был на его погребении. На другой день после описанного нами события он, гонимый стыдом, покинул монастырь и уехал в Клисуру.

XIII. Радостная встреча

Едва очутившись за порогом дядюшки Мичо, Колчо, к величайшему изумлению прохожих, пустился бежать по улице — он спешил к Раде, чтобы поскорее сообщить ей радостную весть.

У нее он решил вести себя более сдержанно. Ведь его прыжки и крики, так переполошившие мужчин, могли до смерти напугать и без того уже запуганную девушку. Но подобное самообладание было выше его сил. Он боялся, что задохнется от предательской радости, если вздумает обуздать ее хоть на миг. Подойдя к дому, в котором жила Рада, Колчо почувствовал, что сердце у него колотится вовсю, и, чтобы заглушить его, запел во весь голос свой шуточный тропарь.

Рада немедленно открыла дверь.

— Добро пожаловать, Колчо! — приветливо сказала она.