Под конвоем лжи
Шрифт:
А потом Нойманн услышал дикий крик. Он вскинул голову и увидел, что к нему со всех ног мчится Дженни.
В ту ночь Нойманн долго лежал с открытыми глазами. Сначала ему удалось заснуть, но вскоре он проснулся от боли, а потом лежал неподвижно, прислушиваясь к ветру, бьющемуся о стены дома. Издали доносился шум волн, накатывавшихся на берег. Он не мог понять, который час. Его часы лежали на крохотном столике рядом с кроватью. Он приподнялся на локте, потянулся, чуть не застонав от боли, и взглянул на светящийся циферблат. Почти полночь.
Он снова упал на подушку и уставился в потолок. Драка с Мартином Колвиллом была глупейшей ошибкой. Он поставил под удар свою легенду и всю операцию. И к тому же напугал Дженни. Вчера она возле паба кричала на него и била его кулачками по груди. Она была в ярости из-за того, что он избил ее отца. Он лишь хотел преподать мерзавцу урок, но все получилось куда хуже, чем он рассчитывал. И сейчас, лежа в постели, прислушиваясь к сбивчивому голосу не прекращавшегося ветра, он спрашивал себя, действительно ли операция провалилась. Он вспоминал о словах Кэтрин на Хэмпстед-хит: «Произошли кое-какие накладки. Я сомневаюсь, что смогу долго продержаться под своим прикрытием». Он думал о приказе Фогеля устроить контрнаблюдение. И еще пытался понять, каким образом всем им — ему самому, Кэтрин, Фогелю — удалось наделать столько грубейших ошибок.
Потом Нойманн сосредоточился на своих травмах. Ему казалось, что у него не осталось ни одного целого места. Ушибленные ребра не позволяли глубоко дышать, каждый вдох отзывался болью, но, похоже, кости были целы. Язык распух; при каждом прикосновении к небу Нойманн ощущал глубокий след от собственных зубов. Подняв руку, он прикоснулся к щеке. Мэри сделала все, что было в ее силах, чтобы свести края раны, не зашивая — об обращении к доктору не могло быть и речи. Он проверил, не сползла ли перевязка. Даже самое легкое прикосновение к щеке отзывалось болью.
Нойманн закрыл глаза и попробовал заставить себя уснуть. Он уже начинал погружаться в дремоту, когда его слуха достиг звук легких шагов на крыльце. Инстинктивным движением он вынул «маузер». Потом входная дверь почти бесшумно открылась, и шаги зазвучали уже внутри дома. Он поднял пистолет и нацелил его на дверь. Чуть слышно скрипнула дверная ручка. «Если это пришли за мной из МИ-5, то они, конечно, не стали бы бесшумно пробираться ночью в мою спальню, — подумал он. — Но если это не МИ-5 и не полиция, то кто же, черт возьми, это может быть?» Дверь открылась, и перед ним возникла маленькая фигурка. В тусклом свете, пробивавшемся сквозь не задернутые шторами окна, Нойманн узнал Дженни Колвилл и быстро положил «маузер» на пол рядом с кроватью.
— Что ты такое выдумала? — прошептал он.
— Я пришла посмотреть, все ли с вами в порядке.
— А Шон и Мэри знают, что ты здесь?
— Нет, я вошла без стука. — Она села на край узкой кровати. — Как вы себя чувствуете?
— Мне бывало и хуже. У твоего отца чертовски сильный удар. Хотя ты должна знать это лучше, чем кто-либо другой.
— Вам нужно пойти к доктору. На щеке настоящая дыра.
— Мэри очень хорошо ее обработала.
Дженни улыбнулась.
— У нее было много практики с Шоном. Она говорила мне, что, когда Шон был молодым, для него суббота не была субботой, если вечер не заканчивался хорошей потасовкой перед пабом.
— А как твой отец? Мне кажется, что я перестарался с ним.
— С ним все будет нормально. Правда, рожа у него стала страшная, но он и так никогда не был красавцем.
— Мне очень жаль, Дженни. Все получилось совершенно по-дурацки. Я не должен был так себя вести. Нужно было просто не обращать на него внимания.
— Хозяин паба сказал, что отец первым начал задираться. Вот и получил то, чего заслуживал. Он давно уже на это напрашивался.
— Ты больше на меня не сердишься?
— Нет. Никто никогда еще не лез за меня в драку. Вы очень храбрый. Мой отец силен как бык. Он мог убить вас. — Она сняла руку с его лица и провела ладонью по его груди. — Где вы научились так драться?
— В армии.
— Это было просто страшно. Мой бог, да у вас все тело в шрамах.
— Я прожил долгую и очень насыщенную жизнь.
Она придвинулась поближе к нему.
— Кто вы такой, Джеймс Портер? И что вы делаете в Хэмптон-сэндс?
— Я приехал, чтобы защищать тебя.
— Вы мой рыцарь в сверкающих доспехах?
— Нечто в этом роде.
Дженни резко встала и стянула свитер через голову.
— Дженни, ты думаешь, что...
— Ш-ш-ш-ш, вы разбудите Мэри.
— Тебе нельзя здесь оставаться.
— Сейчас первый час ночи. Вы же не станете выгонять меня на улицу в такую погоду, правда?
Прежде, чем он нашелся, что ответить, Дженни сняла веллингтоны, сбросила брюки, забралась в постель и легла рядом с ним, поджав колени.
— Если Мэри найдет тебя здесь, она убьет меня, — прошептал Нойманн.
— Но ведь вы не боитесь Мэри, да?
— С твоим отцом я мог поговорить на кулаках. Но с Мэри — совсем другое дело.
Дженни поцеловала его в щеку и сказала:
— Доброй ночи.
Через несколько минут ее дыхание сделалось ровным. Она заснула. Нойманн наклонил голову, чтобы она лишь чуть-чуть прикасалась к девушке, еще некоторое время прислушивался к ветру, а потом тоже уснул.
Глава 45
Берлин
«Ланкастеры» налетели в два часа ночи. Фогель, спавший беспокойным сном на раскладушке в своем кабинете, поднялся и подошел к окну. Берлин содрогался от разрывов сыпавшихся градом бомб. Чуть-чуть раздвинув светомаскировочные шторы, Фогель выглянул наружу. Большой черный седан находился на прежнем месте — на противоположной стороне улицы. Он простоял там всю ночь и весь вчерашний день. Фогель знал, что в нем находились по меньшей мере три человека, так как отлично видел в темноте огоньки сигарет. Он знал, что автомобиль все время стоит с включенным мотором, поскольку дымок, поднимавшийся из выхлопной трубы, отчетливо выделялся беловатым облачком в ледяном ночном воздухе. Профессионал в нем изумился никчемной организации наблюдения. Курят, хотя прекрасно знают, насколько далеко по ночам виден огонек сигареты. Держат мотор включенным, чтобы салон не остывал, не думая о том, что даже самый неподготовленный любитель сможет увидеть выхлоп. Впрочем, гестапо не требовалось беспокоиться насчет техники и профессионализма. Они полагались на страх и грубую силу. Не укол шпаги, а удар обухом по лбу.
Фогель в который раз пережевывал в памяти свой разговор с Гиммлером, состоявшийся в доме родителей его жены в Баварии. Против всякого желания он вынужден был признать, что теория Гиммлера имела немалый смысл. Тот факт, что значительная часть немецких разведывательных групп в Великобритании до сих пор продолжала работать, вовсе не служил доказательством лояльности Канариса фюреру. Он был доказательством противоположного — его предательства. Если глава абвера — предатель, то зачем англичанам тратить силы на аресты и публичные казни его шпионов? Почему бы не использовать этих агентов, а вместе с ними и самого Канариса, чтобы подсовывать фюреру массированную дезинформацию?