Под конвоем лжи
Шрифт:
Вайкери открыл досье Джордана и шумно перелистал несколько страниц.
— Расскажите мне о доме, в котором вы живете.
— Мой тесть купил его перед войной. Он проводил много времени в Лондоне, и по делам, и на отдыхе, и решил, что нужно обзавестись здесь постоянным удобным жильем.
— Кто-нибудь еще использует этот дом?
— Мы с Маргарет жили здесь, когда приезжали в Европу на отдых.
— Банк вашего тестя имел инвестиции в Германии?
— Да, и много. Но большинство из них он ликвидировал перед войной.
— Он лично контролировал ликвидацию?
— По большей части этим занимался Уолкер Хардиджен. Он второй человек в банке. Он также свободно владеет немецким языком и отлично знает Германию, как снаружи, так и изнутри.
— Он ездил в Германию перед войной?
— Да, несколько раз.
— Вы когда-нибудь сопровождали его?
— Нет. Я не имел никакого отношения к делам моего тестя.
— Уолкер Хардиджен пользовался домом в Лондоне?
— Возможно. Я не знаю точно.
— Насколько хорошо вы знаете Уолкера Хардиджена?
— Я знаю его очень хорошо.
— Отсюда следует, что вы с ним хорошие друзья?
— Нет, не совсем так.
— Вы знаете его хорошо, но вы не друзья?
— Правильно.
— Вы враги?
— Враги слишком сильное слово. Мы просто не слишком ладим между собой.
— Почему?
— Он ухаживал за моей женой до нашего с нею знакомства. Я думаю, что он всегда любил ее. На вечеринке, которую я устроил перед отъездом в Европу, он немного перепил и обвинил меня в том, что я убил свою жену, чтобы заняться бизнесом.
— Я думаю, что человека, который говорил бы обо мне что-то подобное, правильнее всего будет назвать моим врагом.
— Тогда мне очень хотелось вынуть из него душу.
— Вы вините себя в смерти вашей жены?
— Да, постоянно. Если бы я не попросил ее приехать в город на тот проклятый деловой обед, она осталась бы жива.
— Насколько много Уолкер Хардиджен знает о вашей работе?
— Ничего.
— Он знает, что вы одаренный инженер?
— Да.
— Он знает, что вас отправили в Лондон для участия в секретном проекте?
— Вероятно, он вполне мог догадаться об этом.
— Вы когда-нибудь упоминали об операции «Шелковица» в своих письмах домой?
— Ни разу. Они все проходили через цензуру.
— Вы когда-нибудь говорили кому-нибудь из членов вашей семьи об операции «Шелковица»?
— Нет.
— Кому-нибудь из ваших друзей?
— Нет.
— Этот... Шеперд Рэмси. Ему вы говорили?
— Нет.
— А он когда-нибудь спрашивал вас об этом?
— Все время. В виде шутки, конечно.
— Вы намеревались снова увидеться с Кэтрин Блэйк?
— Я совершенно не собираюсь видеться с ней. И никогда не захочу увидеть ее еще раз.
— Знаете, коммандер Джордан, не исключено, что вам придется пойти против своего желания.
— О чем вы говорите?
— Всему свое время. Уже поздно. Я думаю, что всем нам было бы неплохо немного поспать. Мы продолжим утром.
Вайкери поднялся и подошел к Бутби.
— Мне кажется, что нам стоит поговорить, — сказал он, наклонившись.
— Да, — согласился Бутби. — Давайте перейдем в соседнюю комнату. — Он распрямил свое длинное тело — очевидно, у него от долгого сидения затекли суставы, — и взял Вайкери под локоть. — Вы просто замечательно поработали с ним, — сказал он. — Мой бог, Альфред, когда вы умудрились стать таким негодяем?
Бутби распахнул дверь и, протянув руку, приобнял Вайкери за талию, чтобы пропустить его вперед. Вайкери шагнул мимо своего начальника и оказался в комнате.
Он не мог поверить своим глазам.
— Привет, Альфред, — сказал Уинстон Черчилль. — Очень рад снова увидеться с вами. Жаль только, что обстоятельства не самые располагающие. Позвольте мне представить вас моему другу. Профессор Альфред Вайкери. Генерал Эйзенхауэр.
Дуайт Эйзенхауэр поднялся с места и протянул руку.
Комната в прошлом служила кабинетом хозяина. Здесь были прикрепленные к стенам книжные полки, письменный стол и два кресла с высокими спинками, в которых и расположились Черчилль и Эйзенхауэр. В очаге ярко пылали дрова, но огонь еще не успел ощутимо согреть комнату. Черчилль прикрыл колени шерстяным одеялом. Он жевал погасшую сигару и потягивал бренди. Эйзенхауэр закурил сигарету и отпил черного кофе из чашечки. На столе между ними стоял маленький динамик, через который они слушали допрос Джордана. Вайкери сразу понял это, потому что микрофоны еще не выключили, и он отчетливо слышал скрип по полу отодвигаемых стульев и гул голосов в соседней комнате. Бутби шагнул вперед и повернул выключатель. В это время дверь открылась, и в комнату вошел пятый человек. Вайкери узнал мощную, будто у медведя, фигуру бригадного генерала Томаса Беттса, заместителя начальника разведки ГШСЭС, на которого была возложена обязанность обеспечивать секретность подготовки вторжения.
— Как по-вашему, Альфред, он говорит правду? — спросил Черчилль.
— Я не уверен, — ответил Вайкери. Он подошел к буфету и налил себе чашку кофе. — Мне хочется верить ему, но что-то меня беспокоит, и будь я проклят, если знаю, что именно.
В разговор включился Бутби:
— Ничто в его прошлом не указывает на то, что он может быть немецким агентом или же добровольно предал нас. В конце концов, мы обратились к нему. Он был завербован для участия в «Шелковице», а не напросился сам. Если бы он все это время был агентом, то в самом начале войны начал бы стучаться в двери призывной комиссии и попытался бы занять какое-нибудь важное положение.
— Я согласен с вами, — сказал Эйзенхауэр.
— У него совершенно безупречное прошлое, — продолжал Бутби. — Вы видели его досье. ФБР его проверяло и не нашло ровным счетом ничего. У него столько денег, что, если их станет вдвое больше, он этого даже не заметит. Он никогда не якшался с коммунистами. Он не развратничает с маленькими мальчиками. У нас нет никаких оснований подозревать его в сочувствии немцам. Выражаясь яснее, у нас нет оснований думать, что он шпион или был вовлечен в шпионаж.