Под кровом Всевышнего
Шрифт:
Помощница батюшки, бывшая старостой храма около тридцати лет, внезапно скончалась. Она пришла утром в храм, села за свои дела и сказала:
— Вот и вся наша жизнь.
С этими словами ее праведная душа отошла ко Господу. Царство Небесное рабе Божией Вере! А заменивший ее человек был хоть и очень деловой, честный и приятный, но еще неопытный в делах. Батюшка мой не оставлял его ни на день даже в свой отпуск.
В полдень отец Владимир вернулся домой, прошел к себе. Я его спросила:
— Обедать будешь или сыт?
В ответ я услышала странные слова, скорее звуки. Я вошла в комнату батюшки и повторила вопрос. И опять прозвучало что-то несвязное.
— На каком ты языке говоришь? — спросила я. Батюшка махнул рукой, не отвечая мне, и лег лицом к стене. Решив, что он заснул, я позвонила в его храм. К телефону подошел священник.
— Батюшка, Вы сегодня ничего странного не заметили в поведении отца Владимира? — спросила я.
— Заметили, — был ответ, — Вам надо вызвать врача.
Так как у батюшки не было больничной карты в районной амбулатории (он не любил лечиться), то я позвонила сыну — отцу Федору. Он вскоре приехал с хорошим врачом, который обнаружил у батюшки моего обширный инсульт.
Его положили в больницу, где он пролежал четыре месяца. Он лежал в палате один, чем был очень доволен. Мы навещали его. Он был всегда рад нас видеть, но быстро уставал от наших речей, ему требовался покой.
Только в декабре батюшка вернулся домой. Внешне он очень изменился, сильно похудел, отечность ног совсем исчезла. Он мог уже говорить по два-три коротких слова, с ним можно было уже общаться. Но ни читать, ни считать мой муж больше не мог. Характер его также изменился, стал нервным, легко возбудимым. Со мной и посещавшими нас батюшка был до конца ласков и приветлив, но держать себя таким было ему нелегко. Он делал мне знаки рукой, показывая, что надо закрыть к нему дверь, не допускать посетителей. Только детям своим он радовался, обнимал, целовал их, и слезы часто катились из его глаз.
По указанию врача-логопеда батюшка начал учиться читать молитвы, знакомые ему с детства. И удивительно: слова Литургии и возгласы священника, которые не требовали напряжения ума, так как все это он всегда знал наизусть — эти славянские выражения батюшка мой вскоре начал произносить громко, без труда.
В январе в Москву привезли для поклонения мощи святого преподобного Серафима Саровского. Все члены наших семейств вместе с малютками-внучатами прикладывались к святым мощам и молились. И вот как будто чудо произошло: отец Владимир к Крещению вернулся в свой храм и начал продолжать там свою сорокалетнюю службу. Правда, теперь служил он не один, а всегда с кем-нибудь. Батюшке моему нашли Служебник с крупным славянским шрифтом, в который он смотрел, чтобы не сбиться. И так дело пошло все лучше и лучше, здоровье вернулось к нему на целых три года. Сбылись слова отца Митрофана, сказанные мне в 47-м году:
— Батюшка твой, как свечка, погорит перед Престолом Господним, а потом… Не бойся, это еще не все, не конец, он вернется к служению.
Все годы супружества я гадала в уме своем, что может случиться с мужем моим: или его арестуют, или в аварии покалечится? А ведь было однажды, что батюшка мой поскользнулся в декабре на мосту и упал, сломав себе руку. Два месяца он очень страдал, лежал грустный, тихий, терпел боль. Но кость срослась, гипс сняли, старичок мой повеселел.
— Вот и сбылись слова отца Митрофана, — говорил он мне.
Однако впереди его ждали опять болезни. Но и они миновали, и батюшка мой как будто воскресал духом на церковных службах. Он был на них так радостен, так вдохновен, даже акафисты пробовал читать по три песни. Но вскоре уставая. А уж как радовались прихожане возвращению его к службам!
— Он Небо на землю нам сводит, — говорили они.
Мои проповеди
В последние три года своего служения мой отец Владимир проводил почти все дни при храме. Так как он уже боялся ездить на городском транспорте, то отец Федор присылал за ним машину, о подаче которой мы договаривались по телефону. Дня два-три пробудет мой батюшка дома, потом опять уедет в храм.
Я в те годы часто бывала в Лосиноостровской, после праздничных всенощных оставалась ночевать в уютной батюшкиной комнатке. Я ужинала вместе со всеми священниками, потом помогала убираться в столовой и кухне. Я не стеснялась, чувствовала себя едва ли не хозяйкой. Но батюшка мой этого очень стеснялся, боялся, что кто-то будет ревновать к моей деятельности. Я же пела за ранней обедней, читала часы, молитвы перед причастием.
В те годы голос мой еще звучал, прихожане любили мое чтение. А после ранней обедни я шла в сторожку, где крестили. Это помещение я с Валерой расписала большими картинами, которые висят на стенах там по сию пору.
За час до прихода священника я начинала беседу с теми, кто в .лтог день собирался креститься. Вокруг меня собиралось человек до двадцати, а то и больше. Я со скорбью видела, что эти люди не имеют ни малейшего понятия о таинстве Крещения, не слышали о Символе Веры, никогда еще не держали в руках Евангелия. У многих было убеждение, что до крещения они не имели права входить в храм. Я начинала беседу с сотворения мира, с грехопадения — в общем, объясняла русскими словами Символ Веры. Слова были написаны на огромном листе, около которого я становилась, на абзацы которого указывала. К радости нашей, не было ни одного случая, чтобы кто-то начал спорить или выразил недоверие. Мне всегда говорили: «Рассказывайте, мы верим во все, что от Вас слышим».
Я указывала на картины святых мучеников, на картину Рождества Христова, на картину Крещения. Люди с жадностью ловили каждое мое слово, вопросов никто не задавал. Мою вдохновенную речь прерывал священник, пришедший начинать крещение. Иногда он говорил: «Продолжайте, матушка, я вернусь минут через пятнадцать». Но после сорока минут проповеди силы меня оставляли. Я уступала место женщине, которая объясняла крещаемым, как раздеться, куда сложить обувь и т.д. Я в эти минуты отвечала на житейские вопросы, потому что духовных вопросов ни разу никто не задавал. Спрашивали о том, можно ли выпить (водки) в день крещения, сойдет ли голубая рубашка вместо белой и т.п. Бывали случаи, что родители крестились вместе с детьми.
Вообще, наплыв крещаемых в начале 90-х годов был необычайно велик, так что приходилось крестить поочередно две партии.
Когда заходили с улицы с младенцами, с которыми родители их гуляли во время моих бесед, от их детского крика поднимался такой шум, что едва были слышны слова священника. Меня ужасал этот гвалт, я всегда быстро уходила. Зимой я шла в комнату батюшки и спала на его постели, пока он служил позднюю обедню. Летом же, отдыхая в ограде храма на лавочке, я слышала такие речи от получивших крещение: «Кошмар какой-то! Душно, дети орут, священника не слышно. Я боялась упасть в обморок».