Под крышами Парижа
Шрифт:
Сид таранит своим хером ее под жопу и смыкает на ней руки, как краб… Мисс Кэвендиш испускает тихий писк, а затем все стихает. Сида потряхивает, пока он снова вынимает елду…
Артур щурится мисс Кэвендиш в бонн-буш. Как, Христа ради, желает знать он, кто-то вообще будет ебать такой капкан? Оттуда сперва хоть ведром вычерпывай… иначе он с таким же успехом просто елду свою сунет в ведерко горячего молока.
Сид велит ему не быть таким остолопом… тут необходимо одно: просто заправить ей сзади. Просто перевернуть на живот, и все будет в порядке…
– Давай перевернем ее, – говорит он. Но не успевает он ее коснуться, мисс Кэвендиш перекатывается сама.
– Нормально, – несколько удивленно произносит Артур. – Теперь только жопку отклячь, чтоб я тебе под нее вставил…
На самом деле потешно видеть, как мисс Кэвендиш вздымает вверх задницу, после чего оглядывается посмотреть, что там происходит. Меня разбирает хохот, и, когда Сид и Артур тоже подключаются, мисс Кэвендиш выглядит так неловко, что женщин я такими и не видел. Артур шлепает ее по заднице… Она прячет лицо в руках, пока он ей ввинчивает…
Сид произносит прощальную речь, влезая обратно в штаны. Скромность! Мисс Кэвендиш прикрывается простыней и смотрит вбок, пока мы все надежно не влатываемся. Мы сочли ее гостеприимство обворожительным, говорит ей Сид… быть может, еще раз заглянем в гости завтра… скажем, в девять?… и у него есть дружок-другой, которым бы хотелось с нею познакомиться…
Эрнест сидит и крутит себе сигаретку, почти весь табак просыпает на пиджак. Вырос Эрнест в Оклахоме и никогда не дает тебе об этом забыть. Говорит, что одним прекрасным днем туда вернется, но никогда этого не сделает. Вернуться он не может, потому что никогда не существовало такого места, как то, где Эрнест, по его мнению, вырос…
Он восхищается гобеленом, что я купил у китайской пизды. Очень славный, говорит он, а с хуем у меня как, все ничего? В таком разе он, наверное, как-нибудь днем тоже к ней в лавку прогуляется.
А как та маленькая девочка, с которой я давеча утром застал его в постели? О, та сучка мелкая! Но как же ему хотелось бы ее зацапать! Он ее однажды днем вышвырнул, когда к нему пизда должна была прийти, а на следующий день, когда его дома не было, она ему всю квартиру разгромила. Постаскивала книги с полок, порвала все бумаги в столе, бритвой изрезала матрас, а потом еще и насрала прямо в дверях, куда он наступил, вернувшись.
– Дети, – говорит он…. – Господи, они кошмарны, особенно не по годам развитые. Эта пизденка, к примеру… мстительная, как взрослая баба, и у нее жуткое детское воображение. Исусе, мне о детях и думать страшно… они как Красная Шапочка с волком в постели…
Эрнесту любопытно, не хотел бы я посмотреть на его испанскую пизду – ту, за которой его художница-лесбиянка охотится. Она ошивается в каком-то шпанском заведении, где можно поглядеть настоящее испанское фламенко….
По пути к выходу я останавливаюсь у двери мисс Кэвендиш и прислушиваюсь. Оттуда ни звука. И так весь день, телеграмма с утра так и торчит в дверной ручке…
Гардеробом ведает карга, злобная и старая, как ведьма из сказок. В Америке, сколь бы гнусным ни было заведение, шляпу вам пристраивает что-то молоденькое
В заведении полно испанских моряков, сутенеров и шлюх. Этих я могу отличить. А вот другие… бог знает… надо читать их дела в полиции, чтоб разобраться, что они или кто. Эрнест тут же отыскивает свою пизду.
– Руки прочь, – произносит он углом рта, пока мы идем к ее столику. – И пей здесь лучше вино… безопасней.
Тут кисло воняет прогоркшей едой и выдохшимся пивом. Я рад, что перед этим мы поели….
Эрнесту не стоило предупреждать меня насчет его пизды… мы друг другу не нравимся. Она довольно хорошенькая, и я, полагаю, мог бы ее завалить, даже не выключая света, но мы друг друга просто не привлекаем. Они с Эрнестом принимаются спорить о лесбиянке… она считает, будто он по этому поводу ведет себя глупо… лесбиянка дарила ей подарки, а Эрнест – нет. Я начинаю скучать…
Оркестрик громыхает дергаными мелодиями… Про этих ребят одно можно сказать: они упорные! Три женщины танцуют по одной зараз… у всех золотые зубы. Все это так ужасно, даже турист понял бы, что тут все настоящее… не подделка… Час тянется, как баранья курица…
Вообще без всякого предупреждения на танцпол выходит девушка. Она под вуалью, но видно, что молодая и очень симпатичная пизда. Придурки, все это время шумевшие, откладывают гитары…
– Фламенка, – говорит Эрнест, – мне рассказывали, что моложе ее никто не танцует… В смысле – не танцует по-настоящему.
Почем знать, может, и гиль все это… но люди, утверждающие, что они в курсе, рассказывали мне, что фламенка получается за десять лет. Десять лет учиться танцу, который исполняется за десять минут! Такое вот меня не сильно интересует… по мне, так столько, блядь, растраченных впустую усилий – как Библию наизусть учить. Но все равно, предположим, на это надо десять лет, а значит, женщины, танцующие фламенко, все уже вышли из того возраста, когда танец этот полагается исполнять.
Но та девчонка! Девушка Эрнеста видит, как я на нее гляжу, и сообщает, что эта фламенка еще раз выступает в комнате наверху, перед более ограниченной аудиторией. Она плещет накидкой, щелкает кастаньетами. Танец начинается, и сразу видно: пизда соображает, что делает. Смысл фламенко, похоже, в том, что если в процессе у тебя встает, значит танцуют хорошо…
– Как ее звать? – спрашиваю я, когда пизда вихрем проносится мимо и оделяет меня взглядом, в котором читается спальня. – И что за танец она показывает наверху?
– Насчет этого поговори с бабулей в гардеробе, – говорит Эрнест. – А звать девушку Роситой…. Но ты поосторожней! У этой розочки есть шипы…..
Она разогревает кровь, пизда эта. Под хвост перец сыплет…. Джон Четверг унюхивает где-то поблизости пизду и подымает голову. Эрнест и его сука забавляются друг с другом под столом. Если б танец длился еще три минуты, у Роситы в заведении все бы уже дрочили….