Под лаской плюшевого пледа…

Цветаева Марина

В Шенбрунне

Нежен первый вздох весны,Ночь тепла, тиха и лунна.Снова слезы, снова сныВ замке сумрачном Шенбрунна.Чей-то белый силуэтНад столом поникнул ниже.Снова вздохи, снова бред:«Марсельеза! Трон!.. В Париже…»Буквы ринулись с страниц,Строчка – полк. Запели трубы…Капли падают с ресниц,«Вновь с тобой я!» – шепчут губы.Лампы тусклый полусветМеркнет, ночь зато светлее.Чей там грозный силуэтВырос в глубине аллеи?…Принц австрийский? Это роль!Герцог? Сон! В Шенбрунне зимы?Нет, он маленький король!– «Император, сын любимый!Мчимся!

Цепи далеки,Мы свободны. Нету плена.Видишь, милый, огоньки?Слышишь всплески? Это Сена!»Как широк отцовский плащ!Конь летит, огнем объятый.«Что рокочет там, меж чащ?Море, что ли?» – «Сын, – солдаты!»– «О, отец! Как ты горишь!Погляди, а там направо, —Это рай?» – «Мой сын – Париж!»– «А над ним склонилась?» – «Слава».В ярком блеске Тюильри,Развеваются знамена.– «Ты страдал! Теперь цари!Здравствуй, сын Наполеона!»Барабаны, звуки струн,Все в цветах… Ликуют дети…Всё спокойно. Спит Шенбрунн.Кто-то плачет в лунном свете.

Молитва

Христос и Бог! Я жажду чудаТеперь, сейчас, в начале дня!О, дай мне умереть, покудаВся жизнь как книга для меня.Ты мудрый, ты не скажешь строго:– «Терпи, еще не кончен срок».Ты сам мне подал – слишком много!Я жажду сразу – всех дорог!Всего хочу: с душой цыганаИдти под песни на разбой,За всех страдать под звук органаИ амазонкой мчаться в бой;Гадать по звездам в черной башне,Вести детей вперед, сквозь тень…Чтоб был легендой – день вчерашний,Чтоб был безумьем – каждый день!Люблю и крест, и шелк, и каски,Моя душа мгновений след…Ты дал мне детство – лучше сказкиИ дай мне смерть – в семнадцать лет!Таруса, 26 сентября 1909

Еще молитва

И опять пред Тобой я склоняю колени,В отдаленьи завидев Твой звездный венец.Дай понять мне, Христос, что не всё только тени,Дай не тень мне обнять, наконец!Я измучена этими длинными днямиБез заботы, без цели, всегда в полумгле…Можно тени любить, но живут ли тенямиВосемнадцати лет на земле?И поют ведь, и пишут, что счастье вначале!Расцвести всей душой бы ликующей, всей!Но не правда ль: ведь счастия нет вне печали?Кроме мертвых, ведь нету друзей?Ведь от века зажженные верой иноюУкрывались от мира в безлюдьи пустынь?Нет, не надо улыбок, добытых ценоюОсквернения высших святынь.Мне не надо блаженства ценой унижений.Мне не надо любви! Я грущу – не о ней.Дай мне душу, Спаситель, отдать – только тениВ тихом царстве любимых теней.Москва, осень, 1910

Rouge et bleue [4]

Девочка в красном и девочка в синемВместе гуляли по саду.– «Знаешь, Алина,мы платьица скинем,Будем купаться в пруду?»Пальчиком тонким грозя,Строго ответила девочка в синем:– «Мама сказала – нельзя».Девушка в красном и девушка в синемВечером шли вдоль межи.– «Хочешь, Алина, все бросим, все кинем,Хочешь, уедем? Скажи!»Вздохом сквозь вешний туманГрустно ответила девушка в синем:– «Полно! ведь жизнь – не роман…»Женщина в красном и женщина в синемШли по аллее вдвоем.– «Видишь, Алина, мы блекнем, мы стынем, —Пленницы в счастье своем…»С полуулыбкой из тьмыГорько ответила женщина в синем:– «Что же? Ведь женщины мы!»

4

Красное и голубое (фр.).

Из книги «Волшебный фонарь»

Посвящаю эту книгу Сергею Эфрону

Деточки

«Курлык»

Детство: молчание дома большого,Страшной колдуньи оскаленный клык;Детство: одно непонятное слово,Милое слово «курлык».Вдруг беспричинно в парадной столовойЧопорной гостье покажешь языкИ задрожишь и заплачешь под слово,Глупое слово «курлык».Бедная Fr"aulein [5] в накидке лиловой,Шею до боли стянувший башлык, —Все воскресает под милое слово,Детское слово «курлык».<1910–1911>

5

Барышня (нем.).

Девочка-смерть

Луна омывала холодный паркетМолочной и ровной волной.К горячей щеке прижимая букет,Я сладко дремал под луной.Сияньем и сном растревожен вдвойне,Я сонные глазки открыл,И девочка-смерть наклонилась ко мне,Как розовый ангел без крыл.На тоненькой шее дрожит медальон,Румянец струится вдоль щек,И видно бежала: чуть-чуть запыленЕе голубой башмачок.Затейлив узор золотой бахромы,В кудрях бирюзовая нить.«Ты – маленький мальчик, я – девочка: мыДорогою будем шалить.Надень же (ты – рыцарь) мой шарф кружевной!»Я молча ей подал букет…Молочной и ровной, холодной волнойЛуна омывала паркет.

Маме

Как много забвением темнымИз сердца навек унеслось!Печальные губы мы помним,И пышные пряди волос.Замедленный вздох над тетрадкой,И в ярких рубинах кольцо,Когда над уютной кроваткойТвое улыбалось лицо.Мы помним о раненых птицахТвою молодую печальИ капельки слез на ресницах,Когда умолкала рояль.

После праздника

У мамы сегодня печальные глазки,Которых и дети и няня боятся.Не смотрят они на солдатика в каскеИ даже не видят паяца.У мамы сегодня прозрачные жилкиОсобенно сини на маленьких ручках.Она не сердита на грязные вилкиИ детские губы в тянучках.У мамы сегодня ни песен, ни сказки,Бледнее, чем прежде, холодные щечки,И даже не хочет в правдивые глазкиВзглянуть она маленькой дочке.

Мальчик с розой

Хорошо невзрослой быть и сладкоО невзрослом грезить вечерами!Вот в тени уютная кроваткаИ портрет над нею в темной раме.На портрете белокурый мальчикУронил увянувшую розу,И к губам его прижатый пальчикЗатаил упрямую угрозу.Этот мальчик был любимец графа,С колыбели грезивший о шпаге,Но открыл он, бедный, дверцу шкафа,Где лежали тайные бумаги.Был он спрошен и солгал в ответе,Затаив упрямую угрозу.Только розу он любил на светеИ погиб изменником за розу.Меж бровей его застыла складка,Он печален в потемневшей раме…Хорошо невзрослой быть и сладкоО невзрослом плакать вечерами!

Мама на даче

Мы на даче: за лугом Ока серебрится,Серебрится, как новый клинок.Наша мама сегодня царица,На головке у мамы венок.Наша мама не любит тяжелой прически, —Только время и шпильки терять!Тихий лучик упал сквозь березкиНа одну шелковистую прядь.В небе облачко плыло и плакало, тая.Назвала его мама судьбой.Наша мама теперь золотая,А венок у нее голубой.Два веночка на ней, два венка, в самом деле:Из цветов, а другой из лучей.Это мы васильковый надели,А другой, золотистый – ничей.Скоро вечер: за лесом луна загорится,На плотах заблестят огоньки…Наша мама сегодня царица,На головке у мамы венки.