Под мостом из карамели
Шрифт:
Утренние воскресные улицы были пусты, лишь по дороге проносились редкие машины, да возле цветочного киоска черноносая торговка выкладывала на лоток под картонкой «Все по 100 рублей» всяческую хозяйственную поддельную дребедень.
Лета прошагала вдоль ограды Первой градской больницы, миновала госпитальный шлагбаум и пошла по дороге вдоль газона с задорной, как у юного панка, зеленью.
За свою жизнь она сотню раз проезжала мимо построек старинной больничной усадьбы, с достоинством выстроившихся в ряд среди кленов и ясеней, много раз с досадой слушала очередную просветительскую лекцию папы об архитектуре русского классицизма, но, по счастью, ни разу не входила ни в одно из этих зданий. Она вообще никогда не была в больницах, но слышала, что они с трудом выживают из-за недостатка финансирования, всюду разруха и везде нужно платить деньги или давать взятки.
«Родильное отделение», - прочитала Лета на одном из корпусов. Надо быть ненормальной, чтобы исторгать ребенка в этот безумный мир. «Патологоанатомическое». Ну, правильно, этим всё и кончается.
Оказавшись, наконец, перед статным корпусом, сохранившим красоту воспоминаний и увенчанным куполом цвета трюфеля, Лета остановилась и огляделась. Кажется, здесь. Да, точно, вон и памятная доска с надписью.
Она вытащила из сумки платок и поглядела на голову медузы. Сама Лета ни за что не купила бы столь буржуазный кусок шёлка с морскими волнами. Уж пусть тогда посадская шаль с толстыми, как баранки, цветами, или назло брендам клетчатая арабская накидка. Но косынок, палантинов и шалей у Леты никогда не было, поэтому пришлось взять то, что нашлось дома, в бабушкином шкафу.
Она встряхнула шёлк. Запахло кондиционером для белья, этим бессмысленным извращением общества потребления, загрязняющим окружающую среду и даже приводящим к гибели новорожденных тюленей. Лета представила жалобные глаза тюленёнка и сердито сложила платок по диагонали. Она сама не понимала, почему так волнуется и злится. Ей казалось, её прогонят – на ней не было креста. Лета боялась входить и ждала знака, признаков, что внутри храма есть люди. Или кто-то другой, за кем она спрячется, придёт и откроет двери. Она поглядела вдаль, до самого шлагбаума – никого. Перед храмом было тихо и уютно, как в комнате, где спит младенец, но Лета не замечала покоя. Она хмуро сдёрнула и сунула в карман плаща, под молнию, темные очки и подняла голову.
Купол и колонны стали белоснежными, стены, обмазанные весенним солнцем, смиренно-жёлтыми.
Лета накинула платок на волосы и, вдруг оробев, быстро перекрестилась, а потом вошла, как она была уверена, в храм.
Но внутри оказался крошечный больничный холл, выложенный сточенной плиткой и толстым кафелем, весь в мелких оконных переплетах. К удивлению Леты из дверей вышли две сестры милосердия - настоящие, как в кинофильме, в длинных фартуках на лямках и белоснежных косынках с красными крестами.
– Извините, а где храм?
– украдкой оглядывая покорные складки и пуговки сестринских одеяний, спросила Лета.
– На втором этаже. Вон туда, пожалуйста.
«Выгонят», – посмотрев вслед платьям сестер, окончательно уверилась Лета, одетая в широкие рабочие штаны, и стала подниматься по узкой, но светлой винтовой лестнице, для храбрости мятежно топая ботинками. Но уже через полвитка орбиты Лета ощутила, что с каждой ступенькой наверх её, против воли, наполняет предвкушение счастья словно ребенка, идущего на обещанный праздник с воздушными шарами, гостями и подарками.
Откуда-то сверху, как струя лака для волос, опускалось и оседало на лице сладкое облако, а в нём была растворена улыбка матери – той, которая, несомненно, любила Лету. Лете вдруг показалось, что, пройдя спираль ступеней, она очутится в кондитерской, и мама купит ей молочный коктейль, и разноцветных гусениц, и привидений из мармелада - как здорово жевать лимонный череп, смертью смерть поправ!
Лета в беспокойстве остановилась и даже попятилась, схватившись за стену и опустив ногу назад, на ступеньку ниже. А через секунду сжала губы, стащила платок с головы на плечи, вздёрнула подбородок – маленький, как вытатуированный на запястье копта крестик, – и решительно пошла наверх, прочь от лживых улыбок и предательских ласк. Разорванный небесный покров протащился следом и исчез под приступком.
Она вошла в храм, классический, как шоколадный торт на торжестве в царской семье, если бы только шоколад мог испускать густой запах воска и ладана. Лета оглядела ротонду, кольцевую колоннаду из рукотворного мрамора - разводы тёмно-зелёного крема с розовым клюквенным пралине. Затем обошла храм по кругу. Трепетали огоньки вишневых лампад, тускло светились оклады икон, молодая девушка в длинной юбке тщательно, будто отскребала от грязи чью-то заблудшую душу, чистила пол железным лезвием.
«Крест – символ веры, якорь – символ надежды», – прочитала Лета на стене и внимательно поглядела на угол своего платка с анкерным узором.
Увидев ящичек с надписью «На трапезу», Лета пожертвовала оказавшуюся в кармане десятирублевую монету: на трапезу - это по её части, это святое.
– Дай бог вам здоровья, - сказала служительница.
Лета смутилась. Что если она видела, что это всего десять рублей, ходят тут, за десятку в рай въехать хотят - и поскорее спросила:
– Вы не знаете, где собираются волонтёры?
– Добровольцы?
– поправила служительница.
– Ну да, служба милосердия.
– Это вам в кабинет.
Лета повернула голову и увидела людей, входивших в высокие двустворчатые двери в углу храма. Стараясь не топать, она побежала следом, заскочила в комнату размером со школьный класс, уходящую ввысь в полном соответствии с полетом богословской мысли, и жадно огляделась.
Кабинетами с античными лежанками для собачек, каминными залами, собственными бассейнами с приливной волной и плавающей за стеклом акулой или оранжереями орхидей с выписанным садовником Лету было не удивить. Какие только дома, плазы и отели не заказывали папе. Она и сама не так давно отработала в дворцовой позолоте - у главного армянина столицы, фамилию в голове не удержала, помнила только слово «ара». Вспомнив об аре, Лета едва сдержала смех – рубашки на двух его внуках были из золотой парчи. В соборах Лета тоже бывала - папа возил в итальянские монастыри изучать фрески. Но одно дело смотреть на сцену из зрительного зала, и совсем другое - побывать за кулисами.
Среди добровольцев оказались и батюшки, приехавших «из регионов». Лета, впервые увидевшая живых попов, охватилась грешным любопытством. Интересно, как живут священники? Качают ли пиратские копии? Клянут ли на форумах президента? Расстреливают по ночам нежить, выползающую из компьютерных игр? Бывают ли у них, как у папы, сразу две любовницы? Размещают они на мониторах святыни или плавающих рыбок? На чём священники сидят, что едят, какие мелодии закачивают в мобильники? Ответ на последний вопрос Лета получила немедленно - в складках рясы черноволосого батюшки торжественно загудели колокола, он извлек телефон и переключил благовест на виброрежим.