Под мостом из карамели
Шрифт:
Убить вора, евшего народный хлеб. Этого нельзя было произнести вслух – уже несколько лет в России была наготове статья об экстремизме, разжигании вражды, и оскорблении чувств богатых людей. За слово «вор» судили даже после смерти. Но Лета бесстрашно жаждала предъявить человечеству всю несправедливость устройства мира, разоблачив её собственным жертвенным подвигом.
Брат милосердия, похожий на рыбака, средне-высокий, стройный, с волосами, вьющимися каменными перстнями, вынул из микроволновки миски с пшеничной кашей, сваренной на воде, и сёстры подлили в каждую постного масла. Из контейнера с надписью: «Просьба не закрывать крышку плотно – хлеб плесневеет», достали
Лета оглядела едоков. Было ясно – сидевшие за столом не только не испытывали обиды или зависти к тем, кто ел в ресторанах и искренне считал важной частью жизни средиземноморскую диету, а наоборот, считали свою пищу лучшей. Лета взглянула на брата милосердия. Почему он здесь работает? Ясно, что зарплата в бесплатной больнице, особенно по взглядам Москвы, пособническая. Лета сразу отвергла мысль, что сёстры и братья – неудачники, не сумевшие коммерчески устроиться в жизни, напротив, здесь витал дух бодрости, крепости, чистоты и обретения себя. Но что может заставить умного, вибрирующего смехом, манкого парня выносить судна и ворочать парализованных стариков? «От армии косит», – догадалась Лета и успокоилась, это была понятная причина.
– Долго ещё бегать? – дружелюбно спросила она.
– Что?
– Я говорю, вам сколько лет? До двадцати семи еще далеко?
– А, понял. Я уже отслужил, сразу после школы, в радиоразведке.
– А вы женаты? – Лета понимала бестактность своих расспросов, но она должна была наконец-то раскусить этого брата, понять тайные мотивы его бескорыстия.
– Пока нет. Патриарх советует, прежде чем принять решение о браке, встречаться не менее года.
– Вы так и будете всю жизнь здесь работать? – с напором спросила Лета.
– Я недавно спрашивал совета у нашего епископа, он сказал, что мне нужно стать православным врачом, обещал помочь с учёбой.
Лета, ненавидевшая чьи бы то ни было советы, удивленно примолкла.
Все негромко, но оживленно переговаривались.
– Так хочу постриг! – с жаждой произнесла сестра.
– А вы молитесь, и непременно исполнится, – утешала монахиня.
– Ездила в монастырь, призналась настоятелю, что дочь не замужем и бабушка больна. Сказал, не имею права оставлять близких людей без присмотра. Сказал, не благословит, пока не решу все свои заботы в миру.
– Да, в монастырь нельзя бежать от семейных проблем.
– Знаю. А если дочь никогда замуж не выйдет? Что ж, мне её всю жизнь караулить?
– До 25 лет – ваша забота, а после – её.
– Давайте торт доедать, – снова напомнила старшая сестра. – Завтра среда.
Лету развеселила возможность чревоугодничать в рамках отведенного уставом времени.
Сестра достала из холодильника упаковку с остатками медовика. Брат разрезал его на кусочки размером с зажигалки, все потянулись с ложками, перебирая губами. Лета взяла пустую коробку – переложить на край стола, и увидела, что поверх нарисованных медовых сотов приклеен жёлтый стикер с написанной от руки запиской.
– За здоровье раба божьего…, – прочитала Лета и поняла, что кто-то из родственников лежащего в отделении больного таким кондитерским образом просит сестёр милосердия помолиться за
Она взглянула на сестёр. Ничего не понимая в церковной жизни, да и не интересуясь ею, Лета, тем не менее, догадалась, что молитвы сестёр исполняются, потому что бог, или творец, или кто там есть всемогущий исполнитель желаний, любит их за небесную скромность.
В пользу этой версии говорила внешность сестёр. Лета и сама презирала лакированные каблуки, накладные ресницы и ногти, расписанные под китайскую хохлому. Но она вместе с папой стриглась у стилиста, раз в месяц прилетавшего в Москву из Италии, выщипывала брови, пользовалась туалетной водой и блеском для губ, и иногда покупала воинственную одежду от сына известного дизайнера, который своевременно и ожесточённо боролся с гламуром. А сёстры были истинными, какими задуманы и родились на свет. Они как будто знали о каждом человеке что-то, чего не понимали все остальные. В принятии себя в первоначальном облике, без прикрас и притягательных уловок, виделось достоинство, которому Лета позавидовала. Без помады, солярия, фитнеса и наращённых волос сёстры, все узкие и тонкие, с голубиными головками, казались бледными, почти бесплотными. В них была сила телесной слабости, которая нужна не для борьбы со злом, а для того, чтобы зло боялось даже приблизиться, понимая тщетность своих попыток. Казалось, сестёр ничто не могло испачкать, так они были крахмально-чисты.
– Ты что батюшке на именины приготовила? – спросила ученица сестринского училища свою подругу.
– Вязаный жилет. В прошлом году я ему кролика подарила, беленького, пушистого!
– Ой, кроличек! Забавный? Я тоже хочу!
Обе засмеялись, смех стучал, как топот кроличьих лап.
– А батюшка мне сказал: милое дитя, в следующий раз, прежде чем делать такие подарки, спроси меня. Поэтому в этом году я ему послала эсэмэску: «Батюшка, что вам подарить? Могу связать джемпер». А он позвонил и попросил тонкую безрукавку, надевать под рясу.
– Может, мне в миру постричься? – спросила сестра монахиню.
– В миру тяжелее будет, – вздохнула монахиня. – В монастыре жить проще, искушений и суеты меньше.
– У вас кто духовник? – вдруг обратилась сестра к Лете.
– Духовник, это к кому на исповедь ходят? – уточнила Лета.
– Нет. С кем вы советуетесь в делах?
– Ни с кем, – сказала Лета и вдруг призналась: – Я боюсь кому-то довериться. Пожилой человек меня осудит, среднего возраста – не поймет, а молодой вообще ничего о жизни не знает. Каждый сам должен решать свои проблемы!
– Ой, нет! – почти хором воскликнули сестра и монахиня. – Вы не правы. Ум ведь не в седой бороде. Иному молодому за его чистоту такая мудрость дается, что и за сто лет не наживёшь!
Сестра разрезала яблоко и положила на блюдце. Все взяли по доле.
– Представляете, говорят, в Москве будут строить новый храм по образу Воскресенского собора в Новом Иерусалиме! – вдруг, вспомнив новость, воскликнула ученица сестринского училища.
Все кроме Леты пришли в такой восторг, что прекратили жевать яблоко.
– Ничего себе!
– Прямо как ново-иерусалимский?
– А в каком районе?
– Неужели с изразцами?
– Что же это всем архитекторам Новый Иерусалим-то так по душе! Прямо как будто ничего другого в мире нет.
Лета крутила головой, слушала и удивлялась – как и в любой компании, здесь болтали, смеялись и даже шумели, но совсем о других вещах.
– Знаете, что мне сестра из хирургии рассказала? – таинственно произнесла монахиня. – Которая на паллиативной палате, беленькая такая, шрамик на губе.