Под музыку Вивальди

Величанский Александр

«Во время оно…»

Во время оно, незнамо когда, жил-был Иона во чреве кита. «Будешь пророком», — сказал ему Бог. Этой мороки страшился пророк. И Иегова судил это так: верное слово хранит Он в китах. Не оттого ли горды иногда мы и неволей во чреве кита?

«Уважаемая мисс Дикинсон…»

«How happy is a little stone».

E. Dickinson [1]

Уважаемая

мисс Дикинсон, Ваш маленький камушек такой неприметный… пыльный, беззаботный и в вечность канувший, затерявшийся на земле обильной — он больше любого огромного камня, хоть тот настоящий и его можно потрогать, и он даже не уместился бы на дороге, по которой Вы гуляете вечером несказанным, уважаемая мисс Дикинсон, аккуратно глядевшая себе под ноги.

1

«Как счастлив какой-нибудь камушек». Э. Дикинсон (англ.).

«Не глупая игра в лото…»

Не глупая игра в лото, где цифры совпадут едва ли — нет, неожиданность есть то, что мы всю жизнь невольно ждали. А потому не сочиняй, не фантазируй своевольно — и так живем мы невзначай, и с нас случайностей довольно.

«Пускай за горечь прорицаний…»

Пускай за горечь прорицаний, отравленных сознаньем лжи, звучать мой голос перестанет — хоть в нем неправду накажи, и пусть других людская жалость поглаживает вдоль волос… Вот если б песня не сбывалась, а только пение сбылось.

«Сгорела ветвь дотла…»

Сгорела ветвь дотла. Но ты б еще смогла на миг былого прорастанья пылающее очертанье увидеть в сполохах тепла, и отстраняясь от клочьев дыма, заплакать неисповедимо.

«Это легкость паденья…»

Это легкость паденья, что совсем не легка: ожило притяженье и земли, и стиха — столь весенняя легкость, что того и гляди очевидностей пропасть разорвется в груди.

«Выходи на воздух вешний…»

Выходи на воздух вешний — в нем развешаны скворешни всё в нем видно до листка и невидима тоска за прозрачностью кромешной.

В ранних сумерках под утро

Две головы в подушке рассвету не ясны. Объятья двоедушны: их разрывают сны. И по-дневному мелко, чуть различая срок, глядит на них побелкой летучий потолок.

«За одиночество, мой друг…»

За одиночество, мой друг, нам надо выпить – годы вхожи к нам запросто теперь, и ворох шуб и пьяный шум исчезли из прихожей. По улицам бегут весельчаки, к гитарам прислоняются чубами, и девочки чуть теплыми губами улыбок открывают тайники. Лучатся фонари. И скоро – полночь. Итак, за одиночество, мой друг, единственное, может быть, единство. За время, удлиняющее ночь.

Говорящий скворец

1

Окурки. Книги. Водки остатки, наконец. А у разбитой фортки — в дворце своем скворец висит себе – незрячим, нечистым языком бормочет что-то зря. Чем болтать – поклюй молчком. …Насыпать крошек в ящик, воды в лоток налить — но с птицей говорящей о чем же говорить?

2

Скворец говорливый под вечер умолк, и стало тоскливо, и в горле комок. И клетки болтался в углу теремок. Никто не пытался — никто не помог.

«Что за странный предвечерний…»

«What inn is this?»

E. Dickinson [2]

Что за странный предвечерний постоялый двор? — у крыльца бродяга черный да глухой забор. Где хозяин? – только эхо — нету до сих пор. Не дозваться человека, девку – экий вздор! Что за комната-прореха! не трещит очаг, лишь сумерничают тихо тени при свечах. Щас бы пива для почину… Эй, хозяин – ты? — что еще за чертовщина, Господи прости?

2

«Что за трактир?» Э. Дикинсон (англ.).

«Люблю их всех – красивых и дурных…»

Люблю их всех – красивых и дурных, ученых книжниц и пьянчужек плотоядных. Настанет осень. Будет много яблок и на коленях нераскрытых книг. Мне нравится смотреть на них, когда они забудутся на миг (им память вообще дается туго): они всегда бесстыдны, как в раю, и за надменность гордую свою всё ненавидят загодя друг друга.

Ноктюрн

Оттого что сильный дождь, мокнет конь и мокнет вождь, композитор и поэт, генерал без эполет. И до нитки, и до нитки мой сюртук промок гранитный, оттого что до зари лопаются пузыри.

3. ПЫЛАЮЩЕЕ ОЧЕРТАНЬЕ

Арлекин, Пьеро и Коломбина

1

Ах, Пьеро – такой простак! А Арлекин любить мастак и вот эдак и вот так и вот эдак! Коломбину за плечо он хватает горячо, и поцеловав еще в губки напоследок, говорит: чего коснеть, Коломбина! Бузина пошла краснеть и рябина! Лик мой ясен, бел мой торс и волос красивый ворс так прекрасен. А Коломбина думает: Пьеро, вы так играли на губной гармонике! Зачем же вы не доблестный герой, а только умоляете и молите? У вас к тому же – серые глаза, и над глазами – серые ресницы… Но Арлекин ее хватает за — за, мягко говоря, за поясницу: и пойдут они в трактир — как не пить вермут с Арлекином таким необыкновенным! (Ах, безрадостный Пьеро, бери бумагу и перо, чернила фиолетовые, промокашку розовую: улетело лето, наступила проза в этом самом лучшем из миров: Арлекин Коломбину уволок за куртину, или прям, на перину, ах, Пьеро, Пьеро…)