Под сенью молочного леса (сборник рассказов)
Шрифт:
Мы выехали из городка, переехали через мост и поднимались уже по холму к Стиплхэтскому лесу, и вдруг мистер Франклин, держа в руках список, громко закричал:
– А где старина О. Джонс?
– Где старина О.?
– Старина О. остался.
– Без старины О. мы ехать не можем.
И, хотя мистер Уизли шипел всю дорогу, мы повернули и поехали обратно в городок, где на пороге "Принца Уэльского" старина О. Джонс терпеливо ждал, покинутый всеми, с холщовой сумкой в руках.
– Мне вовсе не хотелось ехать, - заявил старина О. Джонс, когда они втащили его в шарабан, похлопывая по спине, усадили на сиденье и всучили в руки бутылку, - но я ведь езжу всегда.
И мы покатили через мост, вверх по холму, в зеленых потемках леса, по пыльной дороге, и мимо мелькали ленивые коровы и утки. Вдруг мистер Уизли заорал:
– Остановите омнибус! Я оставил зубы на камине!
– Ну и что?
– ответили ему.
– Вы же никого кусать не собираетесь.
– И ему дали бутылку с соломинкой.
– А если я захочу улыбнуться?
– спросил он.
– Нет, нет, только не вы, - ответили ему.
– Который час, мистер Кадвалладур?
– Осталось двенадцать минут!
– прокричал им в ответ старичок в панамке, и все в один голос начали поносить его.
Шарабан остановился у дверей "Горной овцы" - маленькой, неказистой таверны, соломенная крыша которой напоминала парик, изъеденный стригущим лишаем. На флагштоке у мужской уборной развевался флаг Сиама. То, что флаг был сиамским, я знал по сигаретным коробкам. Хозяин таверны стоял на пороге, приветствуя нас с улыбкой прикинувшегося овечкой волка. Это был долговязый поджарый мужчина с гнилыми зубами, сальными завитками на лбу и сверлящим взглядом.
– Какой чудесный летний день!
– произнес он и тронул завиток когтистой лапой.
Точно так же он обратился к горной овце прежде, чем сожрать ее, подумал я про себя. Честная компания, блея, высыпала из повозки и кинулась в таверну.
– Присмотри-ка за шарабаном, - сказал мне дядюшка, - чтоб никто его не увел.
– Да некому тут его увести, - ответил я, - разве что коровам.
– Но дядюшка уже самозабвенно трубил в свой рог внутри таверны.
Я смотрел на коров, а они на меня. Больше нам просто ничего не оставалось. Три четверти часа тянулись, как долгая тягучая туча. Солнце бросало свои лучи на пустынную дорогу, забытого, никому не нужного мальчишку и коров с бездонными, как озера, глазами. Компания в темноте таверны была уже до того переполнена счастьем, что била посуду. Бретонец из "Лукового Шони", в берете, со связкой луковиц на шее, подкатил на велосипеде и остановился у дверей.
– Quelle un grand matin, monsieur* - сказал я.
* Какое прекрасное утро, сударь (искаж. фр.).
– Ба, да тут французы!
– воскликнул он.
Я пошел за ним по коридору и заглянул внутрь. Участников поездки я узнал с трудом. У всех изменился цвет кожи. С лицами из свеклы, ревеня и переспелой арбузной мякоти они с гиканьем отплясывали в темной, застланной дымом комнате, словно чудовищно постаревшие сорванцы, а посредине раскачивался дядюшка, состоящий из рыжих усов и множества животов. На полу лежали разбитый бокал и мистер Уизли.
– Всем налить!
– орал Боб Скрипач, избежавший наказания маленький человечек с ясными синими глазами и пухлой улыбкой.
– Кто обокрал сироток?
– Кто продал собственного малютку цыганам?
– Доверишься старику Бобу - он доведет тебя до беды.
– Издевайтесь, издевайтесь на здоровье, - усмехаясь, приговаривал Боб Скрипач, - я вас всех прощаю.
Из духоты и галдежа неслись крики:
– Где старина О. Джонс?
– Где ты, старина О.?
– Он на кухне, готовит себе обед.
– Уж про обед-то он никогда не забудет.
– Молодчина.
– Выходи-ка, подеремся!
– Не сейчас, попозже.
– Нет, сейчас, пока я в запале.
– Посмотрите-ка на Уилла Сентри, он прямо подметки рвет.
– Посмотрите, какие он кренделя выписывает!
– Посмотрите-ка на мистера Уизли, вон - разлегся барином на полу.
Шипя, как гусь, мистер Уизли поднялся с пола.
– Этот мальчишка нарочно толкнул меня, - сказал он, ткнув в меня пальцем.
Я предпочел выскользнуть по коридору на дорогу, к ласковым, добрым коровам.
Время плыло медленно, коровы пялились на меня, я кинул в них камень, и они, не переставая пялиться, поплелись прочь. Потом из таверны выкатился дядюшка и, надуваясь, как шар, затрубил в свой рог, и тогда из дверей с шумом вывалились все остальные. Они выпили в "Горной овце" все до капли, мистер Уизли выиграл связку луковиц, которую человек из "Лукового Шони" предложил для розыгрыша в таверне.
– Какой толк в луковицах, если зубы остались на каминной полке, сказал он.
Я посмотрел в заднее окошко громыхающего шарабана и увидел, как таверна становится все меньше и меньше. А флаг Сиама на флагштоке у мужской уборной развевался теперь на середине мачты.
"Голубой бык", "Дракон", "Звезда Уэльса", "Кислые гроздья", "В объятьях пастуха", "Абердовейские колокола" - мне ничего другого не оставалось в этом взбесившемся августовском мире, как запоминать названия всех таверн, где останавливалась честная компания, и караулить шарабан. И всякий раз, когда шарабан проезжал мимо таверны, мистер Унзли начинал кашлять, как старый козел, и кричать: Остановитесь! Я задыхаюсь, я сейчас умру! И все мы послушно выходили из шарабана.
После обеда таверны закрывались, но для участников поездки это не значило ровно ничего. Всю вторую половину дня они распевали гимны и галдели за закрытыми дверьми. Когда в "Пивную Друида" через черный ход вошел полисмен и уставился на этот хор с пивными кружками в руках, Ной Боуэн шикнул: Эй, тише там! Пивная закрыта.
– Откуда вы приехали?
– спросил полицейский застегнутым на все пуговицы сдавленным голосом.
Ему ответили.
– У меня там тетушка живет, - сказал он. Вскоре он уже пел вместе со всеми "В чаще лесной".
Но наконец мы все-таки поехали дальше, шарабан подпрыгивал, дребезжа старческими голосами и бутылками, и вот подкатил к реке, стремительно несущейся среди плакучих ив.
– Вода!
– завопили все.
– Порткоул!
– пропел мой дядюшка.
– А где ослы?
– спросил мистер Уизли.