Под сводами высокой лжи
Шрифт:
– Мне оформить заявление на отпуск?
– Не нужно. В случае чего я дозвонюсь вам. Надеюсь, пару часов в неделю вы сможете уделить интересам работы?
– Разумеется, Вениамин Петрович… Спасибо. Я очень признателен вам…
Я не думал о том, что ждало меня впереди, не размышлял об этом. Карьера в разведке могла закончиться крахом, и литература могла превратиться в ничто. Планов на будущее у меня не было. Будущее в том смысле, как его обычно представляют, перестало существовать. Осталось настоящее, сиюминутное, мгновенное. Осталось моё присутствие возле любимой женщины,
Впервые всё моё существо оказалось перед пропастью безвременья. Было такое ощущение, будто жизнь до моего появления в этой больничной палате принадлежала не мне, а кому-то другому. Кто-то утверждался, пробивался, доказывал себе и другим свою значимость, весомость, состоятельность. И это был не я. У меня не было прошлого. У меня было только бесконечное настоящее, секунды вытянулись в вечность, растащили пространство на части и выстроили вокруг меня невидимый постороннему глазу кокон. Кокон, где отсутствовали время, чувство, мысли. Кокон, где я был с Таней как единое целое и вместе с тем мы были с ней двумя самостоятельными сущностями, исполнявшими таинственный ритуал познания самих себя через соприкосновение с безжизненностью…
Таня узнала меня лишь через несколько дней. До этого она воспринимала мои руки и голос так же, как постоянно воткнутую под кожу иглу от капельницы – безлично. Я был частью больничной палаты, одной из её обязательных деталей. Всё моё существо стремилось к одному – превратиться в некую силу, способную проникнуть в Таню и вернуть её к жизни. Моя голова была чиста, освобождена от рассуждений, ничто не заботило меня, не интересовало, кроме Татьяны. И вот она наконец посмотрела на меня осознанным взглядом. Перелом наступил.
– Где я? – был её первый вопрос.
– В больнице.
– Почему?
– Захворала немного.
– А ты что делаешь тут?
– За компанию устроился сюда, – прошептал я ей на ухо.
– Понятно…
На самом деле она не поняла до конца, как оказалась в палате, и не отреагировала на мою шутку. Чёрные глаза её перебегали с предмета на предмет, ощупывали стены, шарили по потолку.
– Больница, – проговорила она. – Надо же! Я ведь никогда не болела.
– Тогда ты многое упустила в жизни, но не самое интересное.
– Да?
– Теперь навёрстываешь, – я погладил её по голове. – Ты не хочешь покушать?
– Нет…
По её лицу было понятно, что она мучительно пытается вспомнить события последних двух недель, но ей это не удается.
– Знаешь, я видела какой-то золотой город, – с недоумением сказала она. – Я куда-то ездила… Нет, летала… Ты не знаешь, куда?
– Не представляю.
– Странно… Разве мы не вместе летали? Ты не помнишь эти золотые стены? До самого неба… И небо золотистое… И розовый на вкус воздух…
– Как это розовый на вкус? – Меня радовало, что она разговорилась.
– Ну, он был розовый… Не знаю, не могу объяснить… Разве ты сам не помнишь?
– Нет.
– И не помнишь, где я была? Не помнишь, что ты был со мной? Как странно. Там было так чудесно… Мне там столько всякого рассказали… Только я теперь ничего не помню, ровным счётом ничего…
Я опустился на корточки рядом с кроватью и провёл рукой по лицу Тани. Оно по-прежнему было болезненно опухшим, рыхлым.
– Ты вернулась, Танюха… Остальное – чепуха. С остальным мы справимся.
– А что со мной? Почему я в больнице?
– Хрен его знает. Врачи разводят руками. Но лекарствами тебя пичкают на всю катушку. Лечат…
– Лечат?.. – Её губы снова отяжелели, язык стал ворочаться с трудом. – Милый, а ты откуда взялся? Разве ты не в Барселоне?
Я обрадовался, несмотря на то, что видел накатившую на неё усталость. Таня вспомнила всё. Реальность отслоилась от бредовых видений. Теперь я был уверен, что дело пойдёт на поправку.
– Тебе, наверное, скоро возвращаться туда? – спросила она.
– Нет, никуда я не поеду, пока ты не поднимешься.
– Правда? – её бледное лицо озарилось счастьем. – Погоди, а как же твоя работа?
– Всё в порядке. Забудь об этом.
– А книги? Ты привёз их? Ты выправил тексты?
Даже в таком состоянии она думала о моих книгах! Невозможно было поверить в это.
– Танюш, давай позже об этом. Для начала тебе надо немного прийти в себя.
– Да, – согласилась она и добавила: – Устала, хочу спать.
– Вот и спи…
Наблюдавший её доктор пригласил меня в свой кабинет:
– Если честно, Юрий Николаевич, я не надеялся. Грешно говорить, но случалось в моей практике и такое, что приходилось виновато разводить руками. Лечишь, бывало, лечишь, а болезнь словно взбесилась, вытворяет что-то своё, ломает больного то в одном месте, то в другом. И никаких сил нет справиться с нею. Лекарства, Юрий Николаевич, иногда ведь ведут себя не так, как врачи предполагают. Сколько раз было, что медикаменты только хуже делали, губили больных… Признаюсь, глядя на вашу жену, я не надеялся. С её-то анализами жить ей оставалось недельку, не больше… У меня есть коллега, который ходит в церковь, свечи ставит за некоторых пациентов. Но я не верю в Бога, даже те немногие крохи суеверия, что когда-то ютились в моём сердце, и те растерял за долгие годы врачевания. Наука, знаете ли, держится всё-таки на фактах, а не на сказках. Но должен признать, что с чудесами я тоже сталкивался, редко, но сталкивался… Вот и ваша жена тоже… Кхм… Ну, что ж, очень рад, что оно так повернулось. Теперь у меня появилась надежда.
– Только надежда? – уточнил я.
– Пока только надежда. Говорить наверняка не осмелюсь. Не понимаю, что за случай такой. Диагноз-то на обе ноги хромает… Хотите чаю? Извините, что сразу не предложил.
– Нет, спасибо, – мне дьявольски хотелось водки.
Минуло два месяца, прежде чем Таню выписали и я привёз её к себе. Она была совсем слабенькой, утомлённой, но счастливой.
– Как хорошо оказаться дома!
В тот же день нагрянули Танины родители, просидели у нас до позднего вечера. Татьяна уже уснула, перебравшись из гостиной в спальню, а моя вроде бы тёща, как всегда элегантная и яркая, ворковала и ворковала, возбуждённая встречей, и лишь настойчивость Сергея Анатольевича заставила её подняться из-за стола.