Под жарким солнцем
Шрифт:
— Что случилось?!
Встревожившись, Мегудин прошел в соседнюю комнату и посветил спичкой.
— Где дети?! — не своим голосом закричал он.
Лиза бросилась ему на шею, уткнулась лицом в его грудь и зарыдала.
Под утро Лиза, измученная бессонными ночами, забылась, а когда открыла глаза, Ильи Абрамовича уже не было дома. Она слышала, как всю ночь он тяжело вздыхал, наверно не сомкнул глаз. Вечером он вернулся домой похудевший, сгорбленный, словно после долгой болезни. Присев возле Лизы, молча смотрел
В передней послышались чьи-то шаги и голоса. Илья Абрамович вышел и увидел Еремчука с женой Дусей и недавно вернувшуюся из эвакуации соседку Соню. В руках у них были кастрюля, чайник и разные свертки.
— Мы пришли разделить с вами ваше горе, — произнес Еремчук и спросил, где Лиза.
— Она дома, сейчас мы ее позовем. — Илья Абрамович пригласил гостей в среднюю комнату, в которой стоял стол и несколько уцелевших стульев.
Вошла Лиза.
— Мы узнали… — начала Дуся.
— Вы уже знаете? — скорбно покачав головой, спросила Лиза. — Горе наше велико…
— Война всем нанесла неизлечимые раны, — сочувственно молвила Соня.
— Раны у всех, но у каждого болят свои… — сказала Хая.
Женщины вытирали слезы, а мужчины скорбно молчали.
— Вы, наверное, ничего не ели, — обратилась Дуся к Мегудиным. — Попробуйте немного каши. Это из пшеничной крупы, которую вы, Илья Абрамович, распорядились выдать вернувшимся из эвакуации.
— Да, было не до еды, — ответила Лиза. — Хозяева, у которых мы жили в Сибири, дали мне на дорогу много всякой снеди.
Она вынула из пакета пироги и лепешки, положила на стол.
— Попробуйте, — потчевала гостей Лиза, — почему вы ничего не берете? Это напекли нам в дорогу добрые люди с чуткими сердцами, которые всей душой были со мной в горестные дни…
Сидящие за столом слушали ее, сочувственно кивая головой.
— Я никогда не забуду… Да, я вспомнила, Илюша, пришло письмо от Романа Вячеславовича. Он передает тебе сердечный привет, благодарит от имени коммунистов и трудящихся района за большую помощь, которую ты оказал им в восстановлении МТС, и выражает глубокое сочувствие по случаю постигшей нас тяжелой утраты.
На улице стало темнеть. Илья Абрамович зажег коптилку. Хозяева и гости сидели долго, поминали усопших детей. Уже догорел фитиль, стало темно, но никто не уходил. Чтобы отвлечь хозяев от тяжелых дум, гости незаметно заговорили о другом.
Далеко за полночь хозяева, поблагодарив гостей за поддержку и утешение, простились с ними.
…Рано утром Илья Абрамович отправился в исполком. В напряженных буднях он урывал минуты, чтобы побыть с Лизой.
Через неделю, понемногу начав приходить в себя, Лиза попросилась на работу.
— Разве можно на сносях думать о работе? — возражала мать.
— Оставаться дома мне тяжело, лучше пойду работать.
Илья Абрамович знал, что отговаривать Лизу бесполезно, работы всюду много, а людей мало. Немного подумав, он сказал:
— Я сейчас занят севом, а ты пока иди в райисполком, принимай людей, которые будут обращаться туда.
После первого дождя апрельская жара спала, и установившаяся более умеренная погода дала возможность продлить сроки сева и расширить площадь зерновых. Тем более что уже прибыли трактора, посевной материал и люди.
В поселок начали возвращаться старожилы, успевшие в свое время эвакуироваться. Осели здесь и сорванные с мест обездоленные люди, оставшиеся без крова. Найдя после долгих скитаний приют, они втянулись в работу и за короткое время так освоились, словно родились тут и выросли.
В горячие и напряженные дни сева явился в Курман бывший первый секретарь райкома Любецкий. Ранения, которые он получил в тяжелых боях на Курской дуге, сильно подорвали его здоровье, но на смуглом красивом лице, как и раньше, горел задорный огонек. Его демобилизовали и откомандировали в распоряжение Крымского обкома. Когда Любецкий явился туда, секретарь обкома, побеседовав с ним и заглянув в его личное дело, спросил:
— Позволит ли вам здоровье после стольких ранений возвратиться к работе первого секретаря райкома партии?
— Думаю, что да, — уверенно ответил Любецкий.
— Должен вас предупредить, что Курманский район фашисты полностью опустошили, превратили в руины, — продолжал секретарь. — Людей там осталось мало, парторганизацию придется заново создавать. Вы уже были секретарем райкома, были комиссаром полка, а комиссар, известно, всегда впереди. Из самых передовых хлеборобов множатся ряды коммунистов района. Добрые традиции самоотверженного труда пустили глубокие корни. Один из них — Мегудин, председатель райисполкома.
— Так Мегудин жив? Он здесь? — обрадовался Любецкий. — Я хорошо знаю Мегудина. Ведь он на моих глазах вырос. Еще юношей он прибыл к нам и сразу стал выделяться среди переселенцев своей необыкновенной любовью к земледелию. Деятельный, инициативный парень, став бригадиром, показывал просто чудеса. За успехи в работе он заслужил честь поехать на совещание колхозников-ударников и там, в Кремле, был награжден орденом Ленина.
— Так вы, значит, в известной мере воспитатель Мегудина?
— Почему я? Партия, комсомол, коллектив, где он работал, воспитали его. Должен вам сказать, что на Мегудина всегда можно положиться. Никакая работа с ним не страшна.
— Ну, так поезжайте работать, успехов вам, — на прощанье сказал секретарь.
В тот же день Любецкий отправился в Курман. Ехал он туда с волнением, думал, что многих из тех, кого он знал и кто вырос на его глазах, уже нет в живых. Перед его глазами вставали веселые, жизнерадостные парни и девушки из комсомольских ячеек переселенческих поселков — чубатые бойкие парни, выросшие из коротких мальчишеских курточек, стройные, обаятельные девушки-комсомолки в ситцевых платьях. Сколько, бывало, просиживал он с ними на шумных комсомольских собраниях, обсуждая волнующие вопросы, и потом до поздней ночи вместе пели: