Под жарким солнцем
Шрифт:
Он был для них наставником и отцом. Они обращались к нему, как было принято тогда, на «ты», у многих он бывал на комсомольских свадьбах. Потом они становились отцами, матерями. Многие из них сложили свои головы в ожесточенных боях Отечественной войны.
Любецкий вспомнил, как однажды на одном из бурных комсомольских собраний Мегудин критиковал двух парней из своей бригады за халатное отношение к работе и требовал исключить их из комсомола.
— Нельзя так, браток. Не надо горячиться, перевоспитывать и учить людей надо терпеливо. Нельзя удалять здоровые веточки, которые могут еще расти, — учил его Любецкий.
Но все равно этот молодой горячий бригадир был ему по душе. Когда, бывало, Любецкий приезжал в поселок Новые Всходы, он любил беседовать с Мегудиным. И уже тогда понял, что этот парень далеко пойдет…
Теперь же ему предстояло встретиться с Мегудиным как с равным, делить ответственность за общее дело.
Когда Мегудин появился, Любецкому показалось, что тот мало изменился. Та же кипучая натура, те же умные, проницательные глаза. Но на лице залегли морщинки.
— Вот так гость! — воскликнул Мегудин.
— Какой там гость? Разве в такое время ездят по гостям?
— Значит, навсегда? Опять на работу к нам? — обрадовался Мегудин.
— Куда ж мне еще было ехать? — улыбнулся Любецкий. — Ведь здесь мой дом… Как только демобилизовался после ранения, сразу попросился сюда.
— Выходит, что с фронта на фронт? — заметил Мегудин.
— А где теперь не фронт?
Обрадованный неожиданной встречей, Мегудин не знал, с чего начать разговор.
— Пойдем ко мне, — предложил он другу. — Лиза сегодня дома. Она недавно вернулась из эвакуации и сразу пошла работать в райисполком. Хоть ей теперь тяжеловато, но на нее можно положиться. Отдохнем, перекусим и, может, еще сегодня поедем в поле посмотреть, как идет работа.
Лиза встретила Любецкого очень тепло, дружески. Она быстро поджарила яичницу, сварила картошку и накрыла стол.
— Ну, хватит, еще наговоритесь. Идите лучше поешьте, — пригласила она хозяина и гостя к столу. — Вы, наверное, проголодались.
Они ели с аппетитом и наперебой рассказывали друг другу о своих делах.
— Григорий Михайлович, я не успела спросить, как поживаете? Как Маша? Как сынишка? Забыла, как зовут его… — вмешалась Лиза в их разговор.
— Еще поговорим, Лиза, — сейчас о делах…
— Вы всегда о себе забываете, все о делах да о делах, — отозвалась Лиза.
— Часто приходится забывать о себе, особенно сейчас, когда надо залечивать раны войны.
— Но так же нельзя. У коммунистов тоже есть жены, дети, домашние заботы… Разве можно вас переубедить! Все же, Григорий Михайлович, расскажите о себе, о семье…
— Меня тяжело ранило. Почти уже побывал на том свете. Но раз уж остался жив, то нельзя опускать руки, надо работать, и потому приехал сюда, к вам. Владик уже большой мальчик, он у бабушки, а Маша… — Губы у Любецкого задрожали, он не мог больше вымолвить и слова — Маша погибла… — после длительной паузы продолжал он, — Была ранена, лежала в госпитале, ее подлечили и отпустили домой. Она поехала к матери и сынишке, на Урал. Там она устроилась работать в госпиталь. Но ей хотелось быть со мной, и она опять попросилась на фронт, писала рапорт за рапортом, пока наконец не удовлетворили ее просьбу. Когда меня ранили и в медсанбате Маша узнала об этом, она сразу же поспешила ко мне, дорогой погибла от осколка мины…
Лиза сочувственно смотрела на Любецкого, с трудом сдерживая слезы, но в конце концов не выдержала:
— Когда взглянула на вас, сразу почувствовала, что у вас в душе рана. У нас тоже горе… Двоих детей за это время потеряли…
Она расплакалась навзрыд.
— Ну, хватит, хватит. Возьми себя в руки. — Илья обнял ее, начал успокаивать.
— И в самом деле, хватит бередить раны, — вмешалась мать, чтобы как-то успокоить Лизу.
Некоторое время все сидели молча. Желая отвлечь Любецкого от мрачных дум, Мегудин вернулся к прерванному разговору.
— Забот у нас много, очень много, — сказал он. — Но вдвоем справиться легче. Так не будем откладывать и сразу же возьмемся за дело…
Пока посеяли поздние культуры, взошли яровые. Всходы были сильные, сочные, зеленые. Когда взошли кукуруза, подсолнух и арбузы, ранние посевы уже пошли в рост. Но наступившая прежде времени жара жгла, иссушая последние капли влаги в почве. На молодых всходах то тут, то там начали появляться желтоватые пятна.
«Вот беда, посевы могут погибнуть», — тревожился Мегудин.
Он все глядел на небо, искал малейшие признаки дождя, следил за восходом и заходом солнца, за появлением и исчезновением луны. Все как будто бы предсказывало дождь, а его не было да не было.
В небе появлялись тучки и бесследно исчезали. А солнце палило все яростней и яростней. От невыносимой жары земля начала трескаться. Словно тысячи раскрытых ртов, эти трещины просили небо подарить им хоть несколько капель воды. Но едва появлялись облака, начинал дуть порывистый ветер, разгонял их, подымая тучи пыли и поглощая последние капельки влаги. В один из таких жарких дней Мегудин поехал по району. На горизонте показалась туча, и сразу загремело.
«Где-то идет дождь», — обрадовался Мегудин.
Туча росла, закрыла солнце и с невероятной быстротой понеслась по небу. Подул легкий ветерок. Хлеба зашумели. В степи потемнело и стало прохладно. Черная туча заволокла все небо, нависла. Первые крупные капли упали на изнывающую от зноя пересохшую землю. Сверкнула молния, озарившая полнеба, раскатисто прогремел гром, и хлынул дождь. Шумный ливень лил и лил, а земля жадно впитывала в себя воду и никак не могла утолить жажду.
Все, что росло на земле, начало наливаться соком. Счастливый, насквозь промокший, возвращался домой Мегудин, а дождь все лил и лил.