Под жарким солнцем
Шрифт:
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Из осажденного Севастополя тяжелобольного Мегудина вывезли в тыловой госпиталь. Через некоторое время, уже немного придя в себя, но еще бледный и слабый, он стал упрашивать врача:
— Не могу я больше лежать… Уж больно горько и тоскливо в такое время находиться здесь… Прошу вас, доктор, пожалуйста, выпишите меня.
Но всегда добродушный и улыбающийся врач на этот раз сурово взглянул на больного
— Выписать? И не подумаю. Вам даже вставать еще нельзя.
Мегудину казалось, что, как только его выпишут, он быстрее встанет на ноги.
— Но как же можно лежать?! — взмолился он. — Когда…
— Из самых жарких боев выбывают люди, — словно угадав его мысли, перебил врач, — а на своих боевых постах они наверняка нужны так же, как и вы. Однако все наши больные терпеливо лежат до полного выздоровления, а если они не выполняют предписаний врача, то потом еще труднее и дольше их ставить на ноги…
И все же, измученный тяжелой болезнью, еле передвигаясь, Мегудин добрался до главного врача. Тот внимательно выслушал его, грустно покачал головой, сказал:
— Я считаю, что о работе вам думать еще рано… Завтра после обхода скажем окончательное решение. — И неожиданно спросил: — А если найдем возможным перевести вас на амбулаторное лечение, дома будет надлежащий уход?
Мегудин, мгновение подумав, неопределенно ответил:
— Как-нибудь устроюсь, не беспокойтесь…
И все-таки назавтра его не только не выписали, а, наоборот, назначили продолжительный курс лечения.
Немного поправившегося Мегудина отправили в глубь Сибири в госпиталь для выздоравливающих.
Недолечившись, он опять стал настаивать на выписке. Просьбу его наконец удовлетворили, но при условии, что он продолжит лечение амбулаторно и строго будет соблюдать домашний режим.
С первой попавшейся машиной, на которой раненым бойцам привозили подарки, Мегудин уехал в отдаленный, глухой район. Добравшись туда поздно ночью, он заночевал у шофера — немолодого коренастого человека со многими шрамами на израненном скуластом лице.
Гостеприимная хозяйка накормила Мегудина ужином. Хотя ему очень хотелось поговорить, узнать о том, как живут люди в этих местах, куда его забросила судьба, он, измученный нелегкой, утомительной дорогой, лег и сразу заснул. Проснувшись чуть свет, услышал, что хозяева уже бодрствуют, хлопочут по хозяйству. Пока он оделся, умылся, на столе уже стоял завтрак. Поговорив немного с хозяином, Мегудин заспешил.
— Куда вы торопитесь? — спросил шофер.
— Подойду в райком, потолкую насчет работы.
Превозмогая боль в ногах, Мегудин, опираясь на палку, вышел на крыльцо и зажмурился от ослепительно яркого света.
В высоких сугробах снега прятались темные избы, из труб прямыми столбами вился легкий дымок. От крепкого мороза перехватило дыхание.
— Зима у вас еще в самом разгаре, — оглядываясь кругом, сказал Мегудин.
— Да, она у нас еще долго продержится, — отозвался шофер. — А вы небось из теплых краев?
— Да, я из северной части степного Крыма. В эту пору у нас уже выходят в поле…
Попрощавшись с хозяевами и поблагодарив за приют, он спросил:
— Как добраться до райкома?
— Пойдете прямо, слева увидите большой кирпичный дом, это и есть райком, — ответил шофер.
Вокруг стояла полная тишина. Медленно продвигаясь по глухой и безлюдной улице, Мегудин думал о своей семье, от которой давно не получал вестей, о Курмане. Там, бывало, как только подсыхало, начинали весело грохотать трактора, кипела работа. Он тогда не знал покоя ни днем ни ночью, памятуя слова своего учителя Ивана Никитича: «Весенний день год кормит».
При воспоминании о том напряженном времени Мегудин почувствовал прилив сил, зашагал быстрее. Теперь ему еще больше казалось, что, как только он начнет работать, забудет о всех своих «болячках».
Райком помещался в небольшом здании из красного кирпича. У входа, с правой стороны, висела вишневого цвета вывеска с красиво выведенными буквами: «Райком ВКП(б)». Мегудин медленно взобрался по ступенькам крыльца, отдышался и побрел по коридору искать кабинет первого секретаря. Кабинет он нашел быстро, постучался и, услышав: «Войдите!» — открыл дверь.
За довольно большим столом, заваленным коричневыми папками и грудой писем из только что полученной райкомовской почты, сидел очень бледный человек в офицерском кителе. Не так давно он выписался из госпиталя вчистую из-за последнего тяжелого ранения в боях под Смоленском.
Секретарь райкома Роман Вячеславович сидел съежившись то ли от холода в плохо отапливаемом помещении, то ли от письма, которое только что прочитал. Корявым детским почерком было написано:
«Папку немцы убили, мамка умерла, мы сидим голодные и замерзаем от холода, помогите нам, дяденька из райкома…» Так и было написано «замерзаем», и от этого дрожь пробежала по телу.
Мегудин поздоровался. Роман Вячеславович пригласил сесть и приветливо сказал:
— Я вас слушаю.
Мегудин вынул из кармана партбилет, несколько справок и молча положил на стол. Секретарь внимательно прочитал их, перелистал странички партбилета и задумался, как бы желая что-то вспомнить.
— Мегудин? Знакомая фамилия. Где же я ее встречал?.. Возможно, мы с вами когда-то виделись…
Но Мегудин секретаря видел впервые.
— Ну ладно, может, потом вспомню, — сказал Роман Вячеславович и продолжал: — Так, значит, вас по болезни вывезли из Севастополя? А когда же вы к нам прибыли?