Подари мне все рассветы
Шрифт:
лейтенанта, который так же спокойно разговаривал с ним, когда он был совсем мальчишкой и в первом сражении был ранен. Роберт заикался от страха, после того как впервые попал под артиллерийский обстрел, и лейтенант заставил его поверить, что его поведение является нормальной реакцией и ничего постыдного тут нет.
В течение дня он мельком несколько раз видел Жуану. Но ни он, ни она друг к другу не подходили. Он чувствовал себя глубоко обиженным. Она смеялась над ним, играла им все время. А он-то, чувствуя, что влюбился в нее, боролся со
Он был таким же болваном, как все ее мужчины на балу в Лиссабоне, которых он так презирал. Даже еще большим болваном, чем они, потому что позволил ей превратить его в свою игрушку.
Он закрыл глаза, хотя знал, что не заснет. Интересно, куда она исчезла? Отправилась в монастырь? Или в палатку кого-нибудь из мужчин? Но какое ему дело? Не будет он больше думать о ней. Его миссия подошла к концу, и все остальное тоже.
С закрытыми глазами он представил себе, как она стоит в полный рост в самом центре сражения, как целится из винтовки в полковника Леру и попадает ему почти в самое сердце, хотя, наверное, никогда прежде винтовку в руках не держала. Она никогда не рассказывала ему, в чем там было дело. Но ему все равно безразлично.
Он представил себе, как она спокойно наблюдала, когда он утром собирался уходить к своим людям, и как говорила, что любит его. У него защемило сердце. Но он продолжал твердить себе, что ему все безразлично и что она не стоит того, чтобы о ней думать. Не стоит бессонной ночи. Тем более что завтрашний день обещал быть еще более насыщенным событиями, чем день прошедший.
Неожиданно у входа в палатку что-то зашуршало. Но он не открыл глаза, только замер. Он даже не пошевелился, когда она устроилась рядом с ним, задев его рукой в тесноте, палатки.
— Мне больше некуда пойти, — прошептала она.
— Отправилась бы в монастырь, — ядовито произнес он. — В объятия любого другого мужчины — можно выбирать из целой армии.
— Ладно. Я хотела сказать, что у меня нет другого места, куда я хотела бы пойти. Правда, сюда приходить мне тоже не очень хотелось. Ты злой как медведь.
— Жуана, — сказал он, — или уходи, или по крайней мере веди себя тихо. Не пытайся привести меня в хорошее настроение. И не заставляй меня слушать твои лживые россказни.
— А что, если я пообещаю никогда больше не лгать тебе? — Он почувствовал, что она улеглась на бок и повернулась к нему лицом.
— Я думаю, ничего не изменится. Ты не сможешь и пяти минут прожить без лжи.
Она немного помолчала.
— Думаешь, я и сегодня утром лгала? — спросила она.
Он медленно сделал глубокий вдох, мысленно проклиная себя за то, что у него не хватает ни мужества, ни здравого смысла выгнать ее из палатки.
— Я не лгала, — продолжала она. — Я еще никогда в жизни не была так серьезна.
— Уймись, Жуана, — сказал он. — Тебе уже никогда не удастся провести меня. У тебя ничего не получится.
Она вздохнула,
— Он убил Мигеля и Марию, — тихо проговорила она. — Брата и сестру Дуарте, которые приходились мне единоутробными братом и сестрой. Вернее, он приказал их убить — приказал одним движением большого пальца. Сначала он изнасиловал Марию. На полу. А его люди наблюдали. Потом они по очереди проделали то же самое. А затем он сделал жест большим пальцем.
— Откуда тебе все известно? — спросил он.
— Сама видела, — ответила она. — С чердака. Я навсегда запомнила его физиономию. И искала его три года. Слава Богу, меня не ограничивали в передвижении, потому что французы принимали меня за свою. Но он вернулся в Париж и лишь недавно появился здесь снова. Дуарте просил сказать ему, если я снова увижу его лицо. Он хотел убить его сам. Но я знала, что мне нужно сделать все своими руками, иначе я не смогла бы избавиться от ночных кошмаров до конца жизни.
Он шумно втянул в себя воздух.
— Я должна была заставить его последовать за мной сюда, — продолжала она. — Я надеялась, что он быстро догонит нас и что у меня будут при себе мой мушкет и мой нож. Но когда он пришел, я оказалась без оружия и со связанными руками. Но, в конце концов, справедливость восторжествовала. Хотя бы отчасти. С ним были еще французы, но мне до них не было дела. Мне был нужен только он. Он ими командовал и был обязан следить за тем, чтобы соблюдать правила приличия. Я не жалею, что убила его, Роберт, хотя знаю, что то, что я убила человека, будет преследовать меня всю жизнь. Но я не жалею. Он заслуживал смерти от моей руки.
— Да, — согласился он, — он заслуживал смерти.
— Ты мне веришь? — спросила она.
— Да, я тебе верю.
— Значит, ты простишь меня?
— Нет, — отрезал он, пытаясь отделаться от впечатления, которое произвел на него ее рассказ. — Я мог бы помочь тебе, Жуана. Но тебе слишком нравится дурачить меня. В твоих глазах мужчины — не люди, а абсолютные болваны. Ты каждого мужчину готова превратить в своего раба. А мне совсем не по нраву становиться рабом женщины.
Она еще крепче прижалась лбом к его плечу.
— Ты тоже виноват, — проговорила она. — Я сказала тебе правду, а ты не поверил. А умолять и упрашивать я не умею. Не хочешь верить мне — не верь. Но мне нравилось заставлять тебя теряться в догадках. Я тебя поддразнивала, Роберт, а вовсе не пыталась поработить.
— Ну что ж, я не вижу большой разницы, Жуана. Я очень сожалею о том, что такое случилось с членами твоей семьи. Я рад, что тебе наконец удалось отомстить за них, хотя до сих пор удивляюсь, как ты осталась в живых. Неужели ты не знаешь, что стоять в полный рост на линии огня во время перестрелки может только человек, замысливший самоубийство?