Подари мне жизнь
Шрифт:
— Еще как! — согласилась Мария.
Тут Костя набрался храбрости и сказал:
— А не пойти ли нам по поводу нашей встречи куда-нибудь в кафе и выпить?
— А почему бы и нет? — кокетливо отозвалась девушка.
И они отправились в ближайший бар. Говорили о разном: о породах лошадей, состязаниях, сбруях, о школьных годах, любимых увлечениях, друзьях-приятелях, о книгах, фильмах, эстрадных певцах, о Репине и Шагале, Пастернаке и Есенине, на многие-многие другие темы, которые приходят на ум молодым людям при первой встрече. Вот только о политике и межнациональных отношениях не произнесли ни слова. Затем вечер плавно
— Не хочется вот так расставаться, — откровенно сказал Костя, когда они вышли на улицу.
— Ну а в чем дело? Поехали ко мне, выпьем кофе, — предложила Мария, — А заодно все-таки проверим, есть у тебя обрезание или нет? Меня давно этот вопрос мучает.
— А если не окажется?
— Без разницы.
Таксист уже услужливо распахивал перед ними дверь.
…Через несколько дней Константин позвонил Ольге и произнес сакраментальную фразу:
— Нам наконец-то дали туристическую визу! Но если бы ты только знала, с каким неустанным напряжением я ради этого работал, буквально до изнеможения… — и он повесил трубку.
Полежав под капельницей, пропитавшись глюкозой, глицином и диакарбом, Митя Шишкин был выведен из своего запойного состояния и приступил вновь к своим рабочим обязанностям и творчеству. Но первым делом он разыскал в регистрационной книге приемного покоя адрес Данилы Маркеловича Жакова и поехал в гости. Он ехал без приглашения, взяв на себя инициативу в одном деликатном и щекотливом деле. Касалось оно Кости. А вернее, его сына Антошки. А если еще точнее — операции по пересадке костного мозга. И денег на лечение. Митя рассуждал так: сам Костя никогда не попросит у спасенного им когда-то дедули необходимой суммы взаймы (и был в этом абсолютно прав!), а вот он, Шишкин, в этом вопросе может и намекнуть модному ныне и преуспевающему художнику-постпримитивисту. Или к какой он там школе передвижников относится… и надо сказать, что Митя едва успел к цели, поскольку Данила Маркелович чуть не «передвинулся» по новому адресу. Его заботливый сын Лавр и галерист Гельманд собирались переселять дедулю в загородный дом, спешно выстроенный за лето в Опалихе. Разумеется, на деньги Данилы Маркеловича, поступившие от проданных картин. Там Данилу-мастера ожидала роскошная мастерская, целый набор всевозможных красок, кистей, холстов и подрамников. Только пиши и зарабатывай бабки, а уж как ими распорядиться — мы сумеем!
Дверь Мите открыл лысый сынуля, горький Лавр в терновом венце своего отца. За его спиной маячил настороженный Гельманд, почему-то с акварельной кисточкой за оттопыренным ухом.
— Мне Данилу Маркеловича, — скромно сказал Шишкин.
— Всем Данилу Маркеловича! — сердито ответил Лаврик. — Вы из газеты? Из телевидения? С какой программы?
— Я сам по себе, — несколько смутился санитар. — Но имею некоторое отношение к творчеству.
— Тоже художник? Живописец? — вмешался Гельманд. — Пришли взять секреты мастерства у нашего уникума? Ваша фамилия случайно не Куинджи? Не Левитан? Или вы Айвазовский?
— Шишкин, — вконец растерялся Митя.
— Ах вот как?! Он еще над нами издевается! — завопил Гельманд. — Гони, Лаврушка, его в шею! Да с лестницы, с лестницы спусти!
Храбрый галерист тем не менее прятался за спиной Лавра, воинственно размахивая акварельной
— Дайте мне деда! — рявкнул он. И озверел в миг. Его толстое лицо побагровело, а губы затряслись от злости.
— Пойду звонить в милицию, — сказал Гельманд и куда-то исчез, оставив своего подельника на растерзание вандала и благоразумно решив, что в случае худшего исхода не придется с ним делиться выручкой.
А в это время из комнаты на шум вышел сам Данила Маркелович Жаков в расписанном павлинами длинном шелковом халате с бахромой. Санитара Митю он узнал сразу. И по-стариковски засмеялся.
— Пропустить! — властно бросил он сыну, затем крепко обнял друга своего спасителя. — Ну, пошли в мою комнату, покалякаем…
С первых же минут разговора Митя понял, что Данила Маркелович обложен со всех сторон этими кровопийцами, подписал какое-то условие, что продажа его картин идет исключительно через фирму Гельманда, а Лавр вообще сейчас оформляет над ним опекунство.
— Как же вы это допустили? — возмущенно спросил Митя.
— А вот так! — развел руками дедуля. — В эйфории пребывал, купался в лучах славы, ничего не соображал. Так ведь всегда и происходит, творческий человек что баран, его все время и стригут под корень. Тут, Митя, одно из двух: либо ты художник, либо торгаш. Совмещать не выйдет. Да мне ведь много и не надо, а на жизнь, слава Богу, хватает. Переезжаю вот скоро в укромный уголок. Ты запиши адрес, Косте дашь.
— У него, кстати, большие проблемы, — произнес Митя и понизил голос. — За дверью послышалось шуршание. — Но раз вы сами в таком положении…
— А ты расскажи подробнее, может быть, и мы на что-нибудь сгодимся, — улыбнулся старик.
Реакция Натальи Викторовны на то, что Константин и Ольга получили туристическую визу была несколько неожиданной.
— Быть не может, чтобы этот олух мог чего-то добиться, — заявила она дочери. — Наверняка он что-то напутал и взял визу вместо Израиля в Иорданию.
— Все равно это рядом, — ответила Ольга. — Ты несправедлива к нему, мама. Он столько сил вложил в эту визу!
— Ну уж! — не поверила мать. — Я-то думаю, что он только хоботом работать умеет. Бабник и пьяница.
— Мама! Не смей так говорить о моем муже! — рассердилась Ольга. И добавила: — О моем единственном пока муже.
— Вот-вот, — кивнула Наталья Викторовна. — А что-то другой не звонит? Немец-перец-колбаса.
— Тебе, по-моему, никто не угодит, — заметила дочь. — Ни русский, ни еврей, ни грек, ни немец. Гельмут сейчас в Германии. Поехал с моей фотографией, показывать матушке.
— Сосиски с капустой он поехал лопать, соскучился. Или со своей законной женой повидаться. Знаю я их!
— Ничего ты, мама, не знаешь. Живешь старыми представлениями. Ты еще вся в прошлом веке, — сказала Ольга. — А сейчас уже четвертый год нового тысячелетия. Ты попросту не адаптировалась к этим временам. А все давно изменилось — и страна, и общество, и политика, и отношения между людьми, и весь мир.
— Нет, — покачала головой мать. — Люди остались прежними, такими же жалкими ничтожествами и себялюбцами, только иногда их разбавляют праведниками, как гнилую воду хлоркой, чтобы можно было пить. А иначе отравишься. Но и хлорка-то эта скоро закончится, последний мешок в небесном продмаге остался.