Подари мне жизнь
Шрифт:
— Вот умора! — сказал чиновник, вроде бы ни к кому не обращаясь и даже закатывая свой единственный здоровый глаз к потолку. — Принес сюда три тысячи деревянных. Совсем охамел народ. Думает, что все им позволено! Что мне ими собачью конуру обклеивать? Да у меня бульдог в день одной телятины на сто баксов сжирает. Нет уж, дружок, коли нужна справка, идите и возвращайтесь с настоящей валютой. Хоть завтра. Только приготовьте сумму на десятидневное пропитание моему кобелю. Излагаю ясно? А в порядке исключения можете даже пройти ко мне без очереди.
— Хорошо, — кивнул Костя и достал
Чиновник заметно побледнел, а его глаз стал слегка дергаться.
— Вполне, — сказал он встревожено. — Ну и что дальше? Ведь не убьете же вы меня?
— Убью. Я псих, — ответил Костя. — Где бланки справок?
— Тут, — чиновник выдвинул ящик письменного стола.
Константин схватил целую стопку бланков и сунул в карман. Затем, подумав немного, прихватил и лежащую на столе печать.
— Вы не выйдете из министерства, — сказал чиновник. — Давайте лучше ваши «деревянные», я сам напишу вам справку. Так и быть, из чистой любви к искусству. Вам бы в кино сниматься.
— Вам бы тоже, — кивнул Костя. — В сцене из «Двенадцати стульев» в Васюках. Жаль, тут шахматной доски нет, а то бы я надел вам ее на уши! А деревянные мне и самому пригодятся.
Он подошел к окну, открыл створки и добавил:
— Значит, говорите не выйду из министерства? Ну, тогда, вылечу.
И Костя, посмотрев вниз, выпрыгнул прямо на цветочную клумбу.
— Охрана! Милиция! — громко заверещал чиновник.
Он также подбежал к окну и выглянул. Глаз его на мгновение остекленел. Наглый посетитель как ни в чем не бывало поднимался с земли, махая ему в прощальном привете рукой.
— Печать верни, гад! — завопил чиновник.
А к Косте уже торопливо поспешал дежуривший у подъезда милиционер, еще не разобравшийся — в чем дело и почему из окон министерства вдруг стали вылетать люди?
— Держи его! — закричал одноглазый. — Вон того, длинного! Хватай, вяжи!
Константин пустился наутек. Милиционер и двое выскочивших из подъезда охранников бросились в погоню. Вскоре к ним присоединилось еще несколько человек — из праздношатающихся. А еще через какое-то время, по переулкам и проходным дворам Москвы за Константином бежала уже целая вереница людей — в форме и в штатском, гражданских и военных, дворников и пострадавших от сбитых лотков продавцов. Но Костя не зря провел детство и возмужал в столице, все закоулки родного города он знал назубок. К тому же убегать от стражей порядка ему приходилось не впервой. Юность была бурной и наглой. Он на целый квартал оторвался от преследователей, заскочил в подворотню, но тут же наткнулся на распивающую водку и давящую «косяк» троицу. Это были «хряк», «комод» и «гиена». Поначалу они даже не разобрали, кто тут врезался в их тесную кучку. Но сразу приготовились бить.
— Братья мои и сестры! — поспешно проговорил Костя, опережая их намерения и нанося удар «хряку», как самому главному. Разумеется, в столь привычный ему нос. — Началась третья мировая война, разбегайтесь кто куда!
А сам бросился по проходному двору в сторону переулка. Минуты через две за ним мчались уже не только прежние преследователи, но и новые, слившись в едином мстительном порыве. Продолжая
— Ты чего это такой взмыленный? — спросил он, зевая.
— Участвовал в дерби на приз английской королевы, — отодвинул его Костя и проскочил в комнату. Затем он выложил на стол печать и бланки.
— Влепи сюда текст, который я продиктую, — сказал он. — И открой поскорей пива, жажда мучает.
— Когда-нибудь, ты сломишь свою непутевую голову, — отозвался Джойстик, разглядывая министерскую печать.
— А у меня есть про запас вторая, в тумбочке, — усмехнулся Константин. — Так что не переживай.
Глава двадцать восьмая
Страсти накаляются
От Джойстика Костя поехал в детскую больницу — отрабатывать данное врачу Попондополусу слово. Теперь он выполнял здесь обязанности ночного санитара. Но это нисколько не было ему в тягость. Напротив, будь его воля, оставался бы тут и дальше, хоть всю жизнь. Это представлялось ему вроде епитимьи, наложенной на него самим собою. Замаливанием грехов.
Теперь Костя осознавал, что возможно самый первый-то грех у него тот, что он пять лет не видел и не помогал своему сыну. Да собственно, убежал от него, в очередной раз удрал, выбрав свободу. А подлинная ли это свобода или мнимая? И от чего — свобода? От обязательств отца и мужа, от любви к сыну и жене? Это уже не свобода, это — дикая, пустая и стихийная воля, когда тебе все позволено, когда можно лгать, красть, убивать, когда один закон властвует — веселись до упаду. Но Константину уже давно было не смешно. Скорее хотелось плакать, когда он, отработав ночную смену, войдя под утро в палату, смотрел на спящих и посапывающих малышей, среди которых был его сын.
«Сын! — подумал он с гордостью, глядя на Антошку, который лежал в связанной Натальей Викторовной шапочке, а «тюбетейка» Елизаветы Сергеевны была тут же, возле подушки. — Проснется, оденет другую, — вновь подумал Костя. — Кто же сегодня к нему придет, мама или теща? А кроватка рядом с Антоном пустовала. Его маленький друг, Виталик, наверное, все еще находился в отделении реанимации. Или?.. — Но Костя прогнал тревожную мысль. — Сегодня, — решил он. — Именно сегодня я скажу ему — кто его отец». И тут малыш вдруг открыл глазки, словно почувствовав на своем лице взгляд Константина. И улыбнулся.
— А мне папа снился, — сказал мальчик шепотом. — Привет, Костя!
— Да? — растерянно отозвался тот. — И как же он выглядел?
— Ну-у… Большой такой.
— Как я?
— Нет, ты совсем другой, — малыш тихо засмеялся. — Он был в шлеме и доспехах. Как рыцарь. И с мечом.
— Я тоже могу одеть доспехи и шлем. И взять в руки меч. И буду выглядеть, как папа, — сказал Костя, шепотом.
— Нет, — вновь повторил малыш и хитро сощурился. — Ты все равно другой. Ты — Костя, а он — Папа.