Подари мне жизнь

Трапезников Александр

— Иначе я из него оставшуюся дурь палкой выбью, — добавил помрачневший Валера.

— Папа, я тебя люблю, — улыбнулся вдруг Антошка. — Расскажи что-нибудь. Как ты жил… без нас?

— Плохо, — сказал Костя, не обращая внимания больше ни на кого — видел перед собой лишь лицо сына. — Много смеялся и мало плакал. А надо, чтобы того и другого было в меру. Перекосы в любую сторону не нужны. Нельзя постоянно рыдать над своей несчастной судьбой, но и хохотать над ней, как сумасшедший, тоже не нужно.

— Разумно излагаешь, — согласился Вильгельм Мордехаевич. — Это и мой принцип.

У меня давным-давно был учитель в школе, так он нам говорил: «Дети, не смотрите на мир через розовые очки, но не смотрите на него и через черные. Глядите просто без очков». На что я всегда спрашивал: «А если у меня плохое зрение?» Тогда вообще закрывай глаза, отвечал учитель.

Все в салоне тихонько засмеялись, даже Антошка.

— Сейчас мы полетим с тобой на самолете, — продолжил говорить Костя. — Ты ведь никогда не летал, а теперь узнаешь, что это такое. Какие удивительные ощущения. Ты — в небе, а внизу — земля, и маленькие-маленькие дома, а людей и вовсе не видно. Когда-то они сами умели летать, без самолетов, а теперь разучились. Но это время вновь наступит. Они вспомнят. Они все вспомнят, и какими прежде были добрыми и справедливыми, и где скрыты их закопанные таланты, и как умели любить, и почему все это внезапно исчезло.

— Я хочу спать… — произнес вдруг очень отчетливо Антошка. И повторил, совсем уже слабым голосом: — Папа, я хочу спать…

— А ну-ка пусти! — сказал врач, отталкивая Костю в сторону. — Теперь уже моя очередь.

Он вновь начал энергично массировать грудную клетку ребенка. Потом стал присоединять какие-то проводки и включать приборы. В глазах Ольги застыл немой ужас. Костя сидел в углу салона неподвижно, будто одеревенев. Валера съежился, превратившись из большого клоуна в совсем маленького. И так неестественно и страшно смотрелось его измалеванное в гриме лицо, словно это была сама маска смерти. А бубенчики на его колпаке тихо позванивали.

Вильгельм Мордехаевич что-то сказал шоферу «скорой», но Костя не разобрал. Затем врач начал говорить в рацию. И опять непонятно, будто это был чужой, незнакомый язык. Единственное, что он отчетливо уловил, это: «Кровоизлияние в мозг» и «Высылайте вертолет». Костя низко наклонил и сжал голову обеими руками. А машина между тем начала тормозить и остановилась на обочине загородного шоссе. Ольга вдруг пронзительно вскрикнула, совсем побледнев от непереносимой боли.

Попондопулос продолжал манипулировать над телом Антошки. Но теперь он еще и поглядывал на Ольгу, которая сползла на пол салона.

— Да займись же ты женой! — прокричал врач Косте. — Вынесите ее на воздух!

Валера и Костя, поддерживая с двух сторон Ольгу, перенесли ее на траву. Солнце светило так ярко, что казалось, прожжет насквозь все живое на земле. «Ну и пусть!» — подумалось Косте. Он глядел на искривленное мукой лицо Ольги и ничем не мог помочь. Не мог он помочь и сыну, когда вернулся в салон.

— Уйди, — сказал ему врач, не оборачиваясь и продолжая «колдовать» над телом. Но, судя по всему, его манипуляции не помогали.

— В этой машине ничего нет, — с раздражением проговорил Попондопулос. — Даже простого фибриллятора.

Константин

выглянул из машины. Валера и шофер хлопотали возле Ольги. Неподалеку от них остановилась машина ГАИ. Выскочивший из нее молоденький лейтенант с полосатым жезлом, тут же стал направлять движение машин ближе к обочине. Затем гаишная «Волга» выехала на середину шоссе и загородила всю дорогу. «Это они готовят площадку для вертолета, — подумалось вновь Косте. — Зря я сказал ему, что я — его отец. Не надо было говорить этого до операции. Мы же обещали с Ольгой…» Он сейчас наблюдал за всем происходящим не своими глазами, а со стороны, словно видел кадры кинохроники. «Плохое кино, — подумал он. — Скверное. Глупое и с несчастливым концом. Не хочу его больше видеть». Но он продолжал смотреть, бессильно опустив руки.

— Мы не можем его спасти, — услышал он глухой голос врача.

А в небе, как огромная желтая стрекоза с красным крестом на боку, появился и стал кружить вертолет. На некоторое время он завис в воздухе, прямо над ними, а затем рывками опустился на освободившуюся площадку. Некоторые машины на шоссе останавливались, другие замедляли ход, третьи проносились мимо. Из вертолета высыпали люди в белых халатах, с медицинскими чемоданчиками и складными носилками.

— Все, — произнес Попондопулос, не дожидаясь коллег. — Он умер.

Костя даже не стал оборачиваться. Он поднял валявшуюся на асфальте игрушечную полицейскую машину, механически сунул в карман. Услышал крик Ольги. Увидел суетящихся возле нее людей. Другие врачи заполнили салон «скорой». Константина отодвинули еще дальше. А у Попондопулоса вдруг запищала рация. Врач нажал на кнопку приема, выслушал, затем тронул Костю за плечо.

— Из авиакомпании спрашивают, — сказал он. — Они держат рейс. Вы полетите?

Костя равнодушно пожал плечами и медленно пошел в сторону леса. В небе над ним пролетал белоснежный лайнер. И вновь он услышал предродовой крик Ольги.

— Они не полетят, — произнес в рацию врач. — Кажется, у них родился сын.

Елизавета Сергеевна будила Костю уже пятую минуту, а он все никак не просыпался. Наконец, с трудом разомкнул веки и первым делом спросил:

— У меня сын родился?

— Рано еще, больно ты прыткий, — ответила мать. — Мне только что звонила Наталья Викторовна, сказала, что Ольга держится молодцом и, может быть, ей даже удастся выехать в Израиль. Врачи в принципе не возражают. Уж как-нибудь довезем до аэропорта, а там посадим в самолет и — всего-то пару часов лета! Лишь бы не начались преждевременные схватки…

Наталья Викторовна задумалась. Потом, видя усталое и измученное лицо сына, добавила:

— Ты спи, спи. Просто ты опять кричал во сне, уже третью ночь подряд. Надо бы и тебе сходить к доктору. Обследоваться.

— А который сейчас час? — спросил Костя.

— Шесть.

— Утра или вечера?

За окном висела темно-серая осенняя промозглая мгла — сразу и не разберешь, какое время суток?

— Вечер, — ответила мать, положив свою теплую ладонь на его лоб. — Я тебя разбужу, если случится что-то важное.