Подари себе рай
Шрифт:
И вот она здесь, в этой трущобе, валялась в нищенской постели, словно на собачьей подстилке, с этим знакомым ей несколько часов мужчиной-комиссаром (а кто же он еще, как не комиссар?) целую ночь. И что теперь? Она вспомнила рассказ известного американского писателя, в котором описывалась похожая ситуация из времен Гражданской войны Севера с Югом. И точь-в-точь, как дочь плантатора-южанина, проведшая пьяную ночь в хижине рабов с плебеем офицером-янки, Элис подняла юбку, обнажив кружевные трусики, и с нагловатой усмешкой потребовала:
— Душ? Жидкое мыло? Духи?
— Душ? — Сергей замялся, впервые почувствовав себя неловко. — Вообще-то душа нет. Я обычно хожу в баню. И духов нет. А жидкое мыло — это что такое?
— А! — уничтожающим взглядом Элис, казалось, хотела его испепелить. —
— Почему же нет? — обиженный, он подвел ее к окну и показал на деревянное строение метрах в пятнадцати от дома в углу двора.
— Такси. — Элис набросила шубку, добавив почти без акцента, по слогам: — Не-мед-лен-но!
— Может, стоит опохмелиться? Или чай? — Голос Сергея звучал почти умоляюще.
— Такси! — капризно и вместе с тем жестко приказала она. И тут вдруг почувствовала, что вся кожа ее тела горит от нестерпимого зуда. Не дожидаясь Сергея, Элис бросилась вон из комнаты, сбежала по лестнице и выскочила на улицу. Редкое в это время и в этом месте такси ей посчастливилось поймать метрах в пятистах от дома, у церкви Святого Воскресения. В своем гостиничном номере она мгновенно разделась и села в просторную чистую ванну. По мере того как та наполнялась горячей водой, нервное напряжение постепенно спадало, и вскоре никакого зуда не было и в помине.
— Попробуем провести психоанализ. Почти по Фрейду. Итак, это мой второй мужчина в жизни. Первый вообще не в счет.
Мальчишка Грегори и девчонка Элис в ночь после школьного выпускного бала, трясясь от страха и возбуждения, обоюдно теряют невинность. Все это происходит неловко, больно, длится две с половиной минуты и имеет последствия диаметрально противоположные для участников. Грегори приобретает самоуверенность мужчины, которому теперь следует покорить всех женщин мира, и уж во всяком случае, своего родного Хартфилда. Элис преисполняется патологической брезгливостью и на какое-то время — ненавистью ко всей мужской части человечества. Так, теперь то, что произошло минувшей ночью. Да, в какой-то момент она потеряла способность логически мыслить и запоминать свои действия. Но ощущения — они были. Собственно, было одно, единственное ощущение: сладкого, божественного, никогда ранее не испытанного парения, полета, скольжения в голубой, беспредельной, завораживающей выси. И музыка — чарующая, нежная, щемящая душу, заставляющая замирать и слушать, слушать, слушать…
Что из того, что Грегори она знала пять лет, а этого Сергея пять часов? Выходит, дело вовсе не в продолжительности знакомства. А в чем? В психологическом настрое? Несомненно. В обстоятельствах места, времени, действия? Конечно. В опьянении? Да. Что же в таком случае главное, решающее? В каждом homo sapiens — в возвышенном, бессмертном гении и заземленном, ничтожном смертном — звериное начало постоянно борется с человеческим, мерзость с благородством, похоть с целомудрием. И проявлениями индивидуума руководит побеждающее в данный момент начало. Итак, допустим, минувшей ночью торжествовал зверь. Но разве он способен породить божественный восторг, неземные мелодии, вызывающие беспредельную бурю радости и бездонную, сладкую муку, поднять тебя на крыльях в небеса и баюкать в волнах ласки и неги? Если это так, то коварству зверя нет предела и греху нет прощения. А покаяние? Да-да, покаяние ему неподвластно, покаяние идет к Богу, к пресвятой Деве Марии.
Элис стала страстно молиться: «Всесветлый, всемогущий, всемилосердный Господь наш Иисус Христос и Царица Небесная Богородица! Простите грехи мои тяжкие и помилуйте меня! Не по злому умыслу преступила я заповедь, но по слабости. И его простите — Сергея, короля викингов. Ибо я чувствую — душа его чиста, как у ребенка…» Слова о прощении Сергея пришли внезапно, из глубины сознания, но не удивили ее, а, напротив, вызвали волну тихой радости. Утирая слезы, которые текли по ее щекам, Элис вдруг подумала, что эти слезы — знак прощения свыше (последний раз она плакала, когда ей было семь лет; мать пребольно отшлепала ее за то, что она разбила ее любимую старинную китайскую шкатулку для драгоценностей).
Неторопливо одевшись — спешить было некуда, встреча с заведующим Третьим европейским отделом Наркоминдела планировалась на четыре часа дня, — Элис спустилась в ресторан. Есть не хотелось, она заказала лишь чашечку кофе по-турецки. Глядя на заснеженную улицу, Элис вспомнила о туалете во дворе и улыбнулась. У каждого свой уклад, своя доступная часть бытия. И злиться на это просто глупо. Можно принимать или отвергать, но и в том и в другом случае справедливости ради следует сперва хоть мало-мальски познать и попытаться понять. Нищие энтузиасты из разрухи хотят впрыгнуть в земной рай. Называют его «социализм». Враждебны ли они Западу? Вряд ли. И силенок маловато, и о «мировом пожаре революции» стали говорить меньше. Напротив, появился тезис о возможности построить новый мир в одной России. С Америкой хотят сотрудничать, торговать. Построили с Фордом автомобильный завод, карандашную фабрику «Сакко и Ванцетти», другие предприятия. Конечно, немного, но все-таки кое-что. Многие американцы приехали строить Днепрогэс, даже такие знаменитые специалисты, как ван дер Лейн. Главный тормоз — непризнание Гувером сталинского режима. Редактор «Чикаго трибюн» дал Элис задание — написать статью под условным заголовком «Москва предлагает обмен посольствами». Для этого и назначена сегодняшняя встреча с русским дипломатом. Прямой зондаж. США — последняя великая держава, не имеющая посла в Москве. И многие влиятельные американцы в мире бизнеса, в мире искусств недовольны этим. Даже безработные, которые хотят приехать сюда и здесь строить, изобретать, созидать — жить, если они лишние дома. И сотни, если не тысячи, уже приехали, истратив на проезд последние гроши.
В голове Элис постепенно складывался план серии репортажей. Скажем, так: Герберт Уэллс дал заголовок «Россия во мгле», а она начнет со статьи «Мгла, которая рассеивается» — о первых ростках новой жизни. Стар и млад — миллионы! — постигают азы грамоты, и Россия, как это ни фантастично, становится страной сплошной грамотности, индустрия восстановлена, строятся заводы-гиганты, появились первые сельские кооперативы под странным названием «колхозы». Затем статья «Янки-коммунары» — о сельхозартели на Тамбовщине (где в начале двадцатых вспыхнуло массовое восстание, потопленное большевиками во главе с Тухачевским в крови) и на Кавказе, в Абхазии. Следующая — «Великий ван дер Лейн протягивает руку Кремлю» (он согласился на развернутое интервью). А вводным материалом ко всей серии должна стать сегодняшняя беседа. Упор в ней Элис сделает на традиционно дружеских отношениях России и североамериканской республики: немного истории — отказ Екатерины помочь Британии задушить восставшую против королевской тирании колонию и участие русских в борьбе за свободу на стороне повстанцев…
Кстати, этот король викингов сказал, что работает в «Гудке». Она слышала об этой газете. Не такая влиятельная, как «Правда» или «Известия», зато пишущая братия там талантлива и исподтишка фрондирует сквозь смешки и хаханьки. Он, Сергей, мог бы многое подсказать, как-то сориентировать. А она даже не знает, как с ним связаться. Его дом Элис ни за что не найдет. Она так бежала оттуда, что не запомнила никаких ориентиров, которые могли бы помочь в поисках. Помнит красивую церковь. Но таких церквей в Москве больше, чем окон во всех небоскребах Нью-Йорка. Да его сейчас наверняка нет, какой журналист будет сидеть дома до полудня. А получить хотя бы жиденький бэкграунд о чиновнике, с которым у нее предстоит встреча, было бы ох как кстати.
Элис еще успела сбегать в гостиничный газетный киоск и купить свежий номер «Гудка», когда — как всегда минута в минуту в двенадцать — в дверь номера постучал ее преподаватель русского языка, педантичный до тошноты Карл Хансевич Шварц. Немец, получивший образование в Сорбонне, он вот уже сорок лет жил в Москве. Полиглот, эрудит, до августа 1914 года он был профессором на кафедре лингвистики Московского университета. Уволенный в отставку на второй день войны, перебивался частными уроками и переводами. Совершенно обрусевший, Шварц был женат на дочери фабриканта, тоже с немецкими корнями, имел двух взрослых замужних дочерей и недоросля-сына. Был одержим сравнительным анализом языков и политикой никогда не интересовался.