Подари себе рай

Бенюх Олег

— Мисс Элис, — говорил он с горькой досадой Наполеона, проигравшего битву при Ватерлоо, — мы же с вами уже выяснили, что в русском языке — в отличие от английского — категория рода и все, что с ней связано, имеет чрезвычайно важное значение. Не «мой шуба», но «моя шуба», не «моя стул», но «мой стул», не «мой кольцо», но «мое кольцо». Флексия — прежде чем сказать что-либо, думайте о флексиях. Автоматизм придет потом. Именно путаница с суффиксами прежде всего выдает иностранца. И, конечно, произношение. Не «лублу», но «люблю». Звук этот довольно близок к тому, который слышится в английском «grew», «stew», «nu». Теперь спряжения…

Обычно Элис занималась с явным удовольствием, и даже Карл Хансевич был доволен, хотя и

ворчал, придираясь к пустякам. Сегодня же она была как на иголках, делала много ошибок и то и дело ненароком смотрела на часы. Наконец Карл Хансевич, рассерженный и расстроенный, удалился, задав этой «взбалмошной, несерьезной американке» вдвое больше, чем всегда. Элис схватила телефонную трубку и назвала телефонистке номер, указанный на последней полосе газеты.

— Редакция «Гудка», дежурный по номеру слушает.

— Можно Сергей?

— Во-первых, я — не Сергей. А во-вторых, чего, собственно, можно?

— Мне нужно Сергей, — довольно раздраженно сказала Элис.

— Гражданочка, какой Сергей вам нужно? — Ехидный мужской голос звучал заинтересованно. — У нас семь отделов, и в каждом отделе по Сергею, а в секретариате их даже два.

— Ну… такой болшой, такой силный…

— Хм… если только в этом дело, я вполне могу его заменить.

Элис бросила трубку, понимая, что зря теряет время. Да, фамилию короля викингов она не знала, ей и спросить ее вчера было ни к чему. Damn Russian Vodka — это же надо! — превратила ее в заурядную шлюху.

«Господи, прости меня и помилуй!» И все время, пока Элис шла к зданию Наркоминдела на Лубянке, она каялась и молилась…

Сергей был расстроен и озадачен неожиданным бегством Элис. Он понимал, что отсутствие привычных удобств могло быть ей неприятно. Но чтобы это принудило ее к бегству после такой ночи — он никак не мог предположить. Жаль, славная девка. Таких сладких, нежных, неистовых у него еще не было. Таких бесшабашно, отчаянно, необузданно страстных. Жаль — не то слово. Он разыщет ее во что бы то ни стало. Весь город перевернет, но разыщет!

Приехав в управление, он кратко доложил начальнику о вчерашнем знакомстве. Профессиональный революционер, умудренный тонкостями и хитростями многолетней подпольной конспиративной работы дома и в доброй полдюжине европейских стран, некоторое время молча чертил карандашом какие-то фигурки в настольном блокноте. Оторвал глаза от бумаги, глянул на Сергея испытующе. Заговорил доверительно, словно рассуждал сам с собой:

— Дело, понятно, молодое. Помню, в девятьсот седьмом был я в Австрии по заданию Ильича. В Зальцбурге снял меблированную квартирку. Языком владею свободно, говорю без акцента, паспорт настоящий австрийский. Работаю спокойно, встречаюсь с товарищами, налаживаю маршруты доставки в Россию литературы, оружия. В соседней квартире поселяется мадам с юной дочкой. Обычные в таких обстоятельствах «Guten morgen», «Guten tag» и «Guten abend». Только в одну прекрасную ночь просыпаюсь от шума голосов, шарканья ног. Открываю дверь: «В чем дело?» Грэтхен, дочка, стоит в коридорчике в ночной рубашке, вся в слезах: «Матушку увезли в больницу. Приступ печени». Я, конечно, успокаиваю, а она сквозь слезы жалобно так: «Герр Фердинанд, не оставляйте меня одну, мне страшно». Не оставил. Дело, понятно, молодое. Грэтхен смазливая, ласковая, доверчивая. Ночи проводили вместе, жаркие, быстролетные. Матушка все не возвращается, мы довольны. Однажды забегаю домой днем — не помню уж, по какой надобности. Грэтхен в моей квартире (ключ у нее был) беседует с каким-то господином. Покраснела, засуетилась: «Вот мой дядя, проездом из Вены». Господин тут же стал прощаться, Грэтхен пошла его проводить. Не понравился мне этот дядя. Были у меня в закрытом секретере кое-какие бумаги: переписка с компаниями (я выступал как коммивояжер), банковские документы, переписка якобы с родственниками в Германии. Все аккуратно сложено, но совсем не в том порядке. Отправился я скорехонько в больницу, а мне там заявили, что никакая мадам N к ним не поступала. А ведь Грэтхен мне говорила, что каждый день ее там навещает и что «мамочке намного лучше». Заехал я тут же к связнику, чтобы подать сигнал тревоги австрийским друзьям, и, не заезжая домой, прямиком рванул через надежное окно в Италию.

Сергей внимательно слушал. Афанасий Петрович частенько сообщал молодым сотрудникам об интересных и, главное, поучительных случаях из своей практики, насыщенной порой забавными, а порой опаснейшими приключениями. Не навязывал никаких выводов, просто констатировал — так было.

— Неужели эта американка — подсадная утка? — воскликнул с горечью Сергей. Его руки, лежавшие на коленях, едва заметно дрожали, и он спрятал их за спину.

— Я совсем не об этом, — поморщился Афанасий Петрович. — Хотя и не стоит исключать. Это мы проверим, и очень быстро. — Он сделал пометку на откидном календаре и, закурив папиросу, продолжал: — Мой сказ вот о чем — разведчику противопоказано влюбляться. Втюрился, размяк, потерял остроту наблюдений — и можешь провалиться сам, завалить операцию, агентурную сеть. В Австрии меня спасло чудо — неожиданный приход домой. Но чудо капризно, оно может благоволить и твоему врагу.

«А я уже, кажется, влюбился, — с тоской подумал Сергей. — Но почему Элис обязательно должна быть шпионкой? Подошла ко мне сама? Что из этого — она была под хмельком. Потому и на брудершафт пила, потому и ко мне согласилась поехать. Главное — если бы хотела меня разрабатывать, то не бежала бы так стремительно. Точно!»

— Если она чиста, — продолжал Афанасий Петрович, — то может представить для нас интерес как серьезный источник информации. Если связана с ФБР, возможен вариант с перевербовкой. Словом, в любом случае это знакомство следует продолжить. Хотя… тебе следует учиться и учиться. К сожалению, придется совмещать учебу с оперативной работой. Время… нам так катастрофически его не хватает…

Сергей позвонил в «Националь» сразу же, как только вернулся от начальника в свой кабинет.

— Извините, но ваш номер не отвечает, — проворковал молоденький голосок телефонистки. — Если желаете, можете оставить сообщение.

«То leave a message», — невольно вспомнил Сергей выражение из последнего урока. Ничего не сказав, он положил трубку на рычаг.

— Элис, Элис, — пробарабанил Сергей пальцами по столу. — По-нашему будет Алиса. Что же это получается? Я, тот еще бабник, попался на крючок какой-то заморской соплячки. У нее и умения-то особого нет, внутренним огнем взяла, насквозь прожгла сердце, зараза.

Он вдруг вспомнил свою первую женщину. Вспомнил и чертыхнулся. Летом подрядились они с отцом накосить сена соседу-богатею. Сергею было пятнадцать лет, но иначе как Дылда в селе его не звали. Мускулист был: любую работу исполнял как взрослый мужик. Три дня на дальних лугах махали косами от зари до зари. Ночевали там же, поставив на краю просторной луговины у кромки редкого леска шалаш, питались всухомятку захваченными из дому харчами — хлеб, сало, огурцы. Ввечеру четвертого дня на бричке прикатила жинка хозяина, дородная, гладкая — кровь с молоком — сорокапятилетняя Груня. Опытным глазом сосчитала уже поставленные копны, весело объявила:

— А я вам, кормильцы, горяченького борща привезла. И свежего хлебушка две краюхи, еще теплые. И первача штоф.

Развернула на сенце узорчатую скатерку, поставила на нее миски да кружки. От борща и хлеба запахи пошли…

— И я, пожалуй, хлопцы, поснидаю, проголодалась, покуда до вас добралась.

Отец хватил пару кружек ядреного самогона, поел от души, заполз в шалаш и захрапел.

— Отдохну-ка и я чуток, разморило меня чтой-то. — Груня отошла к ближней копне, из темноты позвала гортанно: — Сереж, подь-ка сюды, что скажу.