Подарок коллекционера

Джеймс М. Р.

Руфус подходит ко мне, его горячее дыхание касается моей кожи, когда он поднимает мои веки, изучая мои глаза, и открывает мой рот, чтобы посмотреть на мои зубы. Он не торопится, осматривая каждый дюйм моей обнаженной кожи, поглаживая ладонями мою грудь, и я вижу, как он напрягается в штанах, когда опускается на колени между моих ног, грубо раздвигая меня пальцами. Моим единственным утешением является то, что я совершенно уверена, что Гарри не собирается отдавать меня ему.

— Здесь нет ничего, что могло бы это доказать, никаких барьеров, — ворчит Руфус. — Но она чертовски крепкая. Никаких признаков проникновения, болезни или чего-то подобного. Я думаю, можно с уверенностью сказать, что она говорит правду. У многих девственниц больше нет никаких физических признаков.

Гарри ворчит.

— Ты бы поставил на это свою жизнь?

В глазах Руфуса появляется намек на тревогу, и он поднимает взгляд на меня.

— Я клянусь, — настаиваю я, глядя прямо на Гарри. — Я никогда не делала ничего, кроме пары поцелуев. Я бы не пришла сюда сегодня вечером, если бы не думала, что смогу подтвердить это.

Гарри ворчит.

— Хорошо. — Он жестом велит Руфусу встать. — Руки прочь от товара.

От разочарования на лице Руфуса у меня сводит живот, но он подчиняется, встает и отходит от меня. Его пристальный взгляд скользит по мне, жадно задерживаясь между моих бедер, и я проглатываю очередную волну тошноты. Мне придется привыкнуть к тому, что на меня смотрят вот так, как на кусок мяса, напоминаю я себе, но правда в том, что я не совсем уверена, к чему мне еще придется привыкать. Похоже, у Гарри другие представления о том, что со мной делать, чем я себе представляла, и я чувствую себя совершенно сбитой с курса.

Но теперь пути назад нет.

— Ты можешь вставать, — коротко говорит Гарри. — Руфус, подготовь ее к выходу.

— Я… — Я начинаю протестовать, беспокоясь, что останусь наедине с Руфусом, его блуждающими глазами и дрожащими руками, но Гарри взглядом заставляет меня замолчать.

— Первый урок, — резко говорит он. — Ты говоришь, когда к тебе обращаются, девочка. Не иначе. Там, куда ты направляешься, твой рот найдет другое применение, а обратная связь только усложнит тебе задачу.

Куда я направляюсь? Его короткая фраза "девочка" тоже приводит меня в ужас. Минуту назад я была "маленькая леди" или "милая", все еще унизительно, но с долей вежливости. Я не думала, что такие нюансы могут иметь значение, но теперь я вижу, что они имеют, очень большое. Я чувствую изменение своего статуса, просто по тому, как он говорит со мной.

Я начинаю тянуться за своим платьем, валяющимся на полу, но рука Руфуса с длинными пальцами внезапно хватает меня за руку. Я чувствую щипок и вскрикиваю, думая, что это его пальцы и что он обращается со мной слишком грубо. Но когда я смотрю вниз, я вижу, что из сгиба моего локтя извлекают тонкую иглу, и все, что сдерживалось внутри, вырывается из меня.

Тонкий испуганный возглас протеста срывается с моих губ, но уже слишком поздно. Комната начинает затуманиваться, и как только мои колени начинают подгибаться, все погружается во тьму.

4

НОЭЛЬ

Я просыпаюсь в оцепенении, не имея реального представления о том, сколько времени прошло. Мои веки кажутся жесткими и липкими, когда я их открываю, голова слегка побаливает, как будто я слишком долго держала зубы стиснутыми. Череда разрозненных воспоминаний нахлынула на меня, пока я пытаюсь полностью прийти в сознание: воспоминания о кратком пробуждении в разных местах… в незнакомом отеле, самолете, машине, другом самолете, о том, как меня кормили и поили, о незнакомых лицах и голосах вокруг меня, о чужих руках, прикасающихся ко мне. Все это размыто и нечетко, неотличимо от сна или реальности, из-за чего я чувствую себя неуверенно еще до того, как полностью проснусь.

Солнечный свет ясен и насыщен, когда я открываю глаза и моргаю, чтобы прогнать дымку. Он проникает через открытый дверной проем, дверь из стекла и дерева отодвинута, тонкие белые занавески развеваются на ветру, пахнущем слишком свежо для Лондона. Я в кровати, но это не моя собственная. Она удивительно удобная, матрас твердый, подушки пуховые, простыни хрустящие и прохладные на ощупь. Все белое, словно кокон, включая легкое, как перышко, теплое одеяло, под которым я нахожусь.

Я, вздрагиваю, и понимаю, что я все еще голая. Меня охватывает ужас, когда я задаюсь вопросом, была ли я обнаженной на протяжении всего пути из задней комнаты Гарри сюда, где бы это ни находилось, а голубое вечернее платье из тафты скомкано где-нибудь в мусорном ведре. В уголках моих глаз наворачиваются слезы при этой мысли, и я прогоняю их. Если я подумаю об этом сейчас, о платье, которое выбирала с мамой, если я подумаю о Джорджи, о чем угодно еще, я растворюсь. А мне нужно быть сильной достаточно долго, чтобы понять, что происходит.

Комната, в которой я нахожусь, тоже не из тех, которые я когда-либо видела раньше. Полы из блестящего медового дерева, мебель темнее, в тон каркасу кровати, все с квадратными и острыми краями. В одном углу комнаты есть потрепанный экран с рисунками в явно азиатском стиле, и я слышу пение птиц и журчание воды снаружи. Где бы я ни была, это не близко к дому.

Это снова вызывает панику и покалывание в глазах. Я не знаю, куда они меня завезли и что для меня запланировано, но это так далеко от плана, что я даже не знаю, как начать все обрабатывать. Я приготовилась обслуживать этих людей в той грязной комнате, возвращаться столько ночей, сколько потребуется, чтобы выплатить долг моего отца Гарри. Тем не менее, я так и не подготовила себя к тому, чтобы после этого не идти домой. Я даже представляла, что буду делать, как быстро проскользну в квартиру и как можно быстрее смою с себя запахи дыма, пота и секса, придам своему лицу выражение небрежности, когда Джорджи спросит, где я была, и лжи, которая слетит с моих губ. Сказала бы что устроилась официанткой в одно из заведений, которым владеет ростовщик нашего отца. Несколько дополнительных ночных смен. Беспокоиться не о чем, но какое-то время я не буду часто бывать дома. Только до тех пор, пока все это не окупится. Они больше не должны нас беспокоить. Нет, конечно, это не твоя вина. Ничего страшного, я обещаю.

Я прокручивала в голове весь разговор, снова и снова, все, что смогла бы сказать Джорджи, каждый его вопрос, каждое подозрение. Я не думала о том, что буду делать, если просто не смогу вернуться домой. Такая возможность никогда не приходила мне в голову.

Пока не паникуй. Я не знаю наверняка, где я и насколько плоха ситуация. Мой взгляд обводит комнату, выискивая другие детали. Я вижу в углу комнаты с открытой дверью шелковый халат, висящий на вешалке, и низкий столик с чем-то похожим на набор туалетных принадлежностей.

Я колеблюсь, проводя пальцами по волосам. Они кажутся жирными, прилипают к коже головы, и я чувствую легкий запах собственного тела, страха и пота в своих порах. Без сомнения, мне не помешала бы ванна, но что будет после этого? Я оглядываю комнату в поисках каких-нибудь признаков камер, за которыми кто-то, возможно, наблюдает и ждет, пока я приму ванну, чтобы меня могли отвести к тому, что произойдет дальше.

Ничто не указывает на это. Я прикусываю нижнюю губу, чувствуя там коросту, как будто ее кусали много раз после событий в задней комнате Гарри. Кажется, здесь никого нет, никто не смотрит, и теперь, когда мысль о ванне или душе пришла мне в голову, я не могу от нее избавиться. Я чувствую зуд и грязь, а вода кажется божественной. Я также голодна и хочу пить. Рядом с моей кроватью стоит приставной столик, и когда я медленно убираю ноги с матраса, все еще прижимая к себе одеяло, я вижу стеклянный кувшин с водой. Рядом с ним также стоит ваза с фруктами, дыней и клубникой, и при виде этого мой желудок так сильно сжимается от голода, что я чувствую слабость.

Дрожащими руками я наливаю стакан воды. Прохладная жидкость на вкус как рай, свежая и прозрачная, как та, которую я представляю себе, когда пьешь прямо из ручья. Я заставляю себя пить медленно, маленькими глотками и точно так же ковыряю фрукт. Вкус у него такой же невероятный, свежий, спелый и охлажденный. Последнее подводит меня к выводу, потому что его, должно быть, принесли в комнату недавно, пока я спала. Кто-то имел некоторое представление о том, когда я проснусь.

Я помню иглу в своей руке, холодную дрожь, пробегающую по позвоночнику. Сколько раз меня накачивали наркотиками с тех пор по настоящее время? Эта мысль вызывает холодную волну беспокойства. Я никогда в жизни не употребляла рекреационных наркотиков, только пила маленькими глотками вино, никогда даже не делала предложенной затяжки сигаретой коллеги. От мысли обо всех этих неизвестных химических веществах во мне сейчас по коже бегут мурашки.