Подарок коллекционера

Джеймс М. Р.

Предатель. Монстр. Мудак.

Девушка снова хнычет, когда я укладываю ее на кровать. Я вижу, что она очень стройная, с мягкими изгибами талии, подчеркнутыми корсетом. Она лежит на боку, не в состоянии лечь на спину из-за того, что ее запястья привязаны к лодыжкам, и я начинаю возиться с узлами, желая развязать ее. Какой бы красивой и эротичной ни была шибари, я хочу, чтобы ей было удобно. Я снова чувствую этот рывок в груди при мысли о том, что она накачана наркотиками и связана, и необходимость освободить ее, защитить. Это напоминает мне о том, что я почувствовал на той вечеринке в России, когда увидел Анастасию, связанную, как балерина, в музыкальной шкатулке,

выставленной на обозрение гостей вечеринки. Я был готов заплатить любую сумму денег, чтобы забрать ее с собой вместо того, чтобы отдать ее пираньям, которым Алексей планировал ее продать, позволив им содрать плоть с ее костей.

Я не знаю, есть ли что-то не так с этой, сломана ли она каким-то образом. Я не знаю, почему ее мне отдали. Я просто знаю, что больше не могу оставлять ее связанной и беспомощной.

Я дергаю за узел на ее запястьях, и он натягивает другую веревку, ту, что тянется от петли вокруг ее талии, между ног и соединяется с запястьями. Узел на веревке скользит между ее бедер, и девушка издает низкий, приглушенный стон, который отдается прямо у меня в паху в тот момент, когда я понимаю, что происходит.

Узел давит на ее клитор. Ее связали для того, чтобы любое движение приносило ей приливы удовольствия, усугубляя ее наркотическое состояние. Как долго она была так связана? Мой член мгновенно снова становится твердым, ударяясь о мой живот с силой возвращающейся эрекции. Она вот так кончала? Сколько раз? Она знает? Мысли путаются сами собой, мой член пульсирует, предварительная сперма вытекает из кончика, когда я делаю глубокий вдох и пытаюсь восстановить контроль.

Я вдыхаю аромат ее кожи, мягкой, теплой и женственной, к нему примешиваются цитрусовые духи, а под ними прячется привкус ее возбуждения. Я знаю, что если бы я опустил пальцы между ее бедер, то обнаружил бы ее влажной, но даже мой воспаленный, одурманенный похотью мозг очень хорошо знает, что это не означает, что она согласна. Есть причина, по которой я никогда не прикасался ни к одному из своих питомцев до Анастасии, и почему я никогда не пробовал их на вкус, никогда не заставлял прикасаться к себе, никогда никого из них не трахал. Они никогда не доверяли мне, никогда не хотели меня, независимо от того, как сильно я пытался показать, что всего лишь хотел собрать их воедино, и что я всего лишь хотел защищать их и заботиться о них.

Я никогда не принуждал женщину. Я никогда не мог. Образ моего отца, заставляющего Марго у меня на глазах, снова и снова, в стойле сарая, где он нашел нас, запечатлелся в моей памяти до конца моих дней. Мне все еще снятся кошмары об этом, даже если в наши дни они чаще заменяются другими. Даже мысль о том, чтобы взять эту девушку сейчас, вот так, смягчает мой член, посылая волну стыда через меня.

Монстр. Я не заслуживаю ее. Я не заслуживаю ничего, кроме боли. Ничего, кроме темноты.

Зверь.

Я быстро развязываю узел на ее запястьях, игнорируя ее низкие, одурманенные стоны, когда узел натирает ее. Я делаю это не для того, чтобы доставить ей удовольствие, яростно говорю я себе, даже когда мой член пульсирует и реагирует на звуки ее стонов, на то, как ее беспомощное тело содрогается, когда узел доставляет ей удовольствие. Как только все ослабленно, я развязываю веревку, отбрасывая ее от нее. Там, где был узел у нее между бедер, влажно. Кончики моих пальцев внезапно становятся липкими от этого, от нее, и я стону, стискивая зубы, прогоняя туман желания. Я слишком долго себя лишал этого. Прошел месяц или больше с тех пор, как я позволял себе освобождение, которое не было непроизвольным во сне, и еще больше с тех пор, как ко мне прикасался кто-то другой, и я был внутри женщины. Ни разу с того ужасного вечера, когда гребаный ирландец вломился ко мне и забрал Анастасию.

Эти воспоминания нахлынули все сразу, гнев, который охватил меня, ужасы того, что я сказал женщине, которую, как я утверждал, любил, что я сделал с ней: Лживая маленькая шлюха! Он твой любовник, иначе зачем бы ему еще приходить сюда…

Она умоляла меня поверить ей, а я не поверил. Умоляла меня не делать того ужасного поступка, который я вынудил ирландца сделать, вырвав при этом себе сердце, очернив свою душу до неузнаваемости.

Худшее, что я когда-либо делал. Величайший грех, который я когда-либо совершал.

Я не могу быть прощен за это.

Я развязываю узлы на запястьях и лодыжках девушки, осторожно разматывая веревки с ее ног, рук, талии и горла, пока шибари не превращается в моток зеленой шелковой веревки, свернувшейся на кровати, как особенно безобидная змея. Тот, кто связал ее, был экспертом, на ней нигде нет ни единого ожога от веревки или отметины. Осторожно я переворачиваю ее на спину, изо всех сил стараясь не смотреть на ее соски, упирающиеся в красное кружево корсета, или на влажный разрез трусиков, из которого выглядывает ее нежно-розовая киска, выбритая и набухшая от удовольствия от узла.

Черт возьми. Мой член снова пульсирует, мой пресс блестит от предварительной спермы, мои яйца напряжены и причиняют боль. Я смотрю на полные красные губы девушки и с приливом горячей вины и желания, слившихся воедино, вспоминаю ту ночь, когда я пробрался в комнату Анастасии, ласкал себя до постыдного оргазма, наблюдая, как она спит.

Comme l’espoir de l’amour peut etre violent (Насколько жестокой может быть надежда на любовь).

Я быстро натягиваю на нее одеяло, укрывая ее тело. Мне немного становится легче. Так она выглядит более невинно, когда одеяло натянуто на ее стройные бледные плечи, и это отчасти избавляет от мучительной потребности. Я тянусь за запиской, которая висела у нее на шее, открываю ее и вижу грубый, хлесткий почерк Кайто.

Мой друг,

Однажды ты сказал мне, как сильно восхищаешься искусством кинцуги, что ты ничего так не желаешь, как дать каждой поврежденной красивой вещи дом, заполнить все трещины золотом, чтобы не осталось ничего, кроме красоты. Кажется, мой друг, что сейчас нет никого более сломленного, чем ты. Тебе нужен твой собственный кинцуги, что-то, что заставит тебя снова почувствовать себя живым. Настоящий питомец, новый старт. Это мой подарок тебе в это радостное время года, когда так много людей стремятся начать все сначала, Начни с невинной девушки-девственницы. Разве не в этом суть этого сезона?

Пусть эта женщина станет золотом, которое заполнит трещины в твоей душе.

Счастливого Рождества,

Кайто.

P.S. И не вздумай отказываться.

Я фыркаю, перечитывая открытку. Я заплатил огромную сумму денег за Анастасию. Возможно, Кайто и указал мне направление на вечеринку Алексея, но Анастасия вряд ли была подарком, даже если сейчас это подарок и есть. Я хмуро смотрю на нее сверху вниз. Кайто не указал ее имени, что меня не шокирует, я был бы удивлен, если бы он вообще удосужился спросить об этом. Хотя мне это интересно, как и другие вещи. Что заставило его выбрать ее для меня? Какие секреты она скрывает? Что она скажет и сделает, когда проснется и обнаружит себя здесь?