Подарок крестного
Шрифт:
Шорин, навидавшийся за эту ночь предостаточно чудес, нисколько не сомневался в словах Евлампия, но соглашаться со старцем не стал:
– Да полно-то страхов на себя нагонять, подумаешь, в этот раз повезло нам, а в другой, кто его знает, может и наши души с телом расстанутся, – пытаясь ободрить старца, ответствовал Михайло.
Евлампий, видимо, боясь спорить с могущественным собеседником, которого бережет не то ангел, не то дьявол, послушно согласился, однако это не значило, что он и в самом деле поддался на уговоры странного Московского боярина.
Так и продолжали
Когда же оставались последние версты на пути к граду Вольмару, где Михаилу предстояло исполнить государево поручение, Евлампий пожелал серьезно побеседовать с Михаилом.
– Михайло, ты хороший человек, я это сразу приметил, потому и надеюсь на твой добрый ответ. Поначалу, что не говори, а все-таки я тебя выручил, теперь же сам прошу у тебя помощи. Назад мне теперь нет дороги, и так недолюбливали меня местные жители за не всем ведомое знание, теперь же, узнав, что близ меня погиб отряд, и вовсе со свету сживут…
– Так чего же ты хочешь? – спросил Михайло, предполагая очередную просьбу взять его с собой.
– Знаю я, зачем ты идешь в Вольмар, ведомо мне и то, что втайне ты неуверен, что без потерь исполнишь поручение. Я же тебе могу посодействовать в решении этой задачи. Нет, не смейся заранее… А что жив ты будешь, в этом даже и не сомневайся, и без моей помощи жив останешься. Другое может с тобой приключиться. Придумают, непременно придумают они тебе какую-нибудь каверзу, и, уж поверь мне, не хуже пытки она тебе покажется.
– А ты почем знаешь? – удивился Михайло.
– Того я тебе не скажу, откудово мне все ведомо, но я могу посодействовать в скорейшем разрешении твоей заботы. За то прошу лишь одного, ты посетишь со мною одно заветное место.
Михаила аж передернуло от этих слов. Что-то стали надоедать ему тайны и загадки, захотелось простого, домашнего уюта, Машенькиного тепла…
Не желая отказываться, ведь предстоял еще обратный путь лесом, но и не желая соглашаться, ведь неизвестно, куда заведет его странноватый старец, Михайло ответил Евлампию поистине мудро:
– Не сочти за обиду, но недостойно храброго мужа отказываться от боя, даже не услышав звона металла, а потому не прибегну я ни к чьей помощи, пока не будут исчерпаны все мои силы. Если же задача эта не по зубам мне одному окажется, то за государя, но не с просьбой о личной поддержке попрошу я у тебя помощи.
– Что ж, – усмехнулся Евлампий, – меня сможешь найти через Федота Авдеева, а пока будь здрав.
– Будь здрав.
На сем попутчики распрощались. Евлампий, сославшись на надобность кого-то посетить в ближайшей деревушке, свернул на еле заметную тропинку, и в городские ворота Михайло въехал один.
ГЛАВА 27
Несмотря на все опасения Михаила, сей мрачный град принял московского посланника довольно дружелюбно. Конечно, в сердце Андрея Михайловича кипела злоба за своего верного слугу, но то была ненависть к Иоанну, и срывать зло на ни в чем не повинном человеке он не собирался.
К тому же, замучив Иоаннова гонца, в Московию пришлось бы посылать еще одного преданного слугу – а это значило отправлять его не только на смерть, но и на страшные пытки.
А Курбскому хотелось, ой как хотелось передать Ивану Васильевичу еще хотя бы одно письмо, чтобы царь захлебнулся в собственной желчи.
В его голове возникла другая, не менее каверзная задумка, и Андрей от удовольствия даже потирал руки, словно уже видя перед собой перекошенное от гнева лицо Ивана Васильевича.
Курбский не только со всем подобающим потомку Мономаха внешним величием приготовился принять посла, но и испытывал глубокое напряжение всех своих душевных сил. Каково же было его удивление, когда с сим непростым заданием к нему прибыл Михайло Шорин, с которым сколько раз едали они из одного котла под Казанью. Самые противоречивые чувства обуяли Андрея, но, в конце концов, Казань взяла свое: после первых слов приветствия два друга крепко обнялись, и все страхи Михаила и колебания Андрея словно смыло водой.
Долго беседовали они и о делах государственных, и о той непростой ситуации, в которой оказался Андрей, о долгом пути Михаила и просто о делах семейных. Однако один из товарищей не был до конца откровенен – хотя ни в чем ни разу и не солгал другу, но все же кое-что недоговаривал.
Однако, заметив, что Михаил все же устал с долгой дороги, наиболее важные разговоры решено было оставить на завтра. Курбский предложил Шорину быть гостем в его роскошном тереме: принять баньку, отобедать с хозяином, да впервые за который день выспаться на мягком ложе. Устав как душевно, так и телом, Шорин с радостью согласился. Уже засыпая, он почему-то вспомнил Евлампия и усмехнулся: что же все-таки ему от меня нужно, раз он так старательно возводил напраслину на человека, который принял его как родного брата.
На следующий день все повторилось – в занятных им обоим разговорах пролетела первая половина дня, затем осматривали поместье, да так за этим делом и пролетело время, хотя даже половина поместья не была осмотрена. Вслед за первым днем наступал второй, за вторым – третий, за третьим четвертый…
Как ни странно, но в новом поместье Курбского Михаил чувствовал себя гораздо спокойнее, чем дома. Никто не дергал, не требовал спешных решений, приказаний, распоряжений, не было этих выматывающих душу разговоров с Темрюковной, ночных побудок по приказу государя…
Напротив, Курбский всячески содействовал тому, чтобы именно такая жизнь, словно трясина, стала засасывать Михаила в самые глубины своих недр.
Сам того не замечая, Шорин начал привыкать к такой жизни, и ему уже стали казаться само собой разумеющимися разговоры о с Андреем о том, где бы Шорину справить новый терем. Словно в сладком забытьи мечтал он о той жизни, которая вот-вот у него начнется. Даже челядь, и та свыклась с поселившимся в тереме боярином, а, кроме того, у Михаила уже появились и собственные слуги… А день меж тем неумолимо сменялся днем…