Подарок старой повитухи
Шрифт:
– И будешь ты при таком-то муже не жена, не вдова, – закончила Оля важно.
Вдруг Санька спохватилась, что она голая (хотя какой она должна быть в бане?). Сев на лавку и положив себе на колени берёзовый веник, которым недавно парилась, она замерла с открытым ртом.
– Как будто ты этого не знала?! – ехидно спросила Оля.
– Не знала она ничего, – подала голос Липа. – Кто ей скажет? Мать не сказала, сестра вовсе не живет с ними. Когда Соня замуж выходила, Саньке ещё лет восемь было. Чего ей такой объяснишь? А потом они и виделись-то редко, да всё на людях. Больно-то не разговоришься про такое. Я сколь раз начинала ей толковать, да она, коняшка такая, всё в смех переправляла. Я и плюнула. Теперь вот
Санька расплакалась, уткнувшись в мокрый распаренный веник. Розовые округлые плечи с налипшими мокрыми волосами сотрясались от громких рыданий. Липа с Олей оторопели:
– Чего ты? Ну, чего?.. – утешали её девчонки.
– Зачем это? Гадость какая. Стыд какой!.. И кто только такое придумал? У-у-у-у… – заливалась Санька.
– Ну, говорят, что и не гадость вовсе. А совсем наоборот. Недаром ведь «медовым» месяц после свадьбы называется. Но… только если всё правильно… Как надо… Не знаю, может, и у тебя всё обойдется… Может, зря на него наговаривают…
С утра всё пошло быстро, нигде не задерживаясь, будто понарошку. Из Церкви приехали домой. Тут ждали гости с зерном. Посыпали молодых, пожелали всякого добра да приплода. Никаких игрищ да долгих вступлений. Санька хоть и была после вчерашнего разговора в бане напугана и зажата, но видела: свадьбу будто кто подгонял. А позже узнала, что так оно и было: Самановы просили не звать много гостей и всю свадьбу отвести как можно быстрей, без проволочек.
Со стороны Чеверёвых, кроме своих, были Митрины с Олей Старчиковой, Крёстная да директор реального училища, в котором учился брат Алёша. Отец сказал: «Надо человеку уважение оказать. Когда ещё такая оказия подвернется?». Со стороны Самановых – одна Антонида.
Пока молодые были в церкви, всё имущество Санькино свезли к Самановым в Вещую. А в три часа уже повезли и самих молодых в дом жениха. Говорят, мама, благословляя их на дорогу, плакала. Но Санька уже ничего этого не замечала. Ей казалось – надвигается беда, и ничем она не сможет себе помочь. И никто не сможет. Но, как всегда, за делами и суетой она на какое-то время забыла о своих тревогах.
Сундуки, узлы и ящики с её приданым стояли в широких самановских сенях. Как только они вошли в дом (встретили их, как и положено, свёкор с Антонидой Самановой), Андрей куда-то исчез. Гостей тут уж не было. Тишина.
– Ну, Санечка, входи полноправной хозяйкой. Теперь всё тут твоё. Как скажешь, так и будет по слову твоему, – рассыпался свёкор, водя её по дому. Антонида косо смотрела на невестку. Недолго постояла у дверного косяка в горницу и, молча, ушла. А через минуту позвала Никифора Фадеича. Он, размашистым жестом показав вокруг себя, сказал:
– Хозяйствуй, Санечка, – и ушёл к сестре.
Санька отправилась по новому своему обиталищу, оглядывая его и отмечая про себя хорошее и плохое. Дом Самановых стоял на высоком берегу городского пруда. И когда, обходя второй этаж, Санька глянула в окно, у неё дух захватило от высоты и простора. Окна были большими, и всё здесь было добротным, крепким, ровным, будто неделю назад построенным. Со двора в дом вела высокая лестница, крытая навесом. Парадные комнаты были наверху. Внизу располагалась большая санная мастерская, из которой шёл выход на широкий двор. Оттуда в мастерскую втаскивали сани, и туда же выносили отремонтированные и новые. Была дверь из мастерской в небольшие сени, из них – в кухню с большой русской печью. Из кухни вверх вела тесная винтовая лестница. За лестницей – небольшая комната, где жил или ночевал свёкор, Никифор Фадеич. У кровати на тумбочке лежали его очки
Санька подумала, что человек он был добрый, но будто жизнью побитый. Говорил, никогда не повышая голоса. Смотрел прямо в глаза, точно в чём-то сокровенном признавался. В городе его знали, уважали и жалели. Не повезло мужику в жизни с семьей. Жена умерла через семь лет после свадьбы, оставив его с малолетним сыном Андреем. А любил он её, говорят, больше жизни. И с тех пор так больше и не женился. Сына растил. Учил его своему ремеслу. Мечтал, что тот вырастет, женится, продолжит род.
Но и тут не повезло. У сына болезнь вдруг обнаружилась. Сперва он просто подолгу задумчиво сидел, уставившись в одну точку. Никифор Фадеич и к врачам водил, и бабкам-знахаркам показывал. Те только руками разводили. Надёжили, мол, пройдет с возрастом. А с годами стало только хуже. В обмороки начал падать. Где-то лет в двенадцать такой приступ падучей приключился, что у Саманова-старшего самого сердце прихватило так, что неделю еле ноги передвигал.
Так с тех пор и живут, глубоко в душе тая обиду на долю свою. Когда Андрею исполнилось двадцать лет, Никифор Фадеич сговорил сына с сироткой Настей из казенной больницы. Туда её в младенчестве подбросили. Там она выросла и жила лет до семнадцати, и там же осталась работать няней. Мыла, убирала, за тяжёлыми больными ходила. Была она тихой, бледненькой, безропотной. Её и присмотрел отец Андрея. Решил – пусть бедная и невидная, зато сиделка будет отменная. Невестой хвастать не приходилось, поэтому свадьба была тихая и незаметная, как сама Настя. Но слаба была девушка здоровьем. Прожила два года и умерла при родах. Ребёнок – девочка – так и не родился.
Потом Никифор Фадеич и сваху нанимал, и сам пытался искать сыну невесту – город будто вымер. Нет невест для Андрея Саманова. Сарафанное радио разнесло весть о его горькой доле, никто её вместе с ним мыкать не хотел. Так и оставил старший Саманов мечту пристроить больного сына.
Роль посланницы удачи сыграла Антонида, сестра Никифора Фадеича. Встретила она мать Саньки, Татьяну, в воскресенье в Церкви. Со службы вместе шли. Разговорились. И пожаловалась Чеверёва на свою младшую дочь, Саньку. Мол, придумала в повитухи идти. Отговаривать бесполезно. Девка с детства такая, если что ей в голову втемяшится – не переспоришь. Зная её характер, Василий Чеверёв впал в тяжёлые раздумья: что делать? Хоть отдавай её за первого встречного. Думал: семья будет – дурь из головы выветрится.
Антонида поспешила с новостью к брату. Потолковали и решили ещё раз судьбу испытать. Тут неожиданно повезло. Чеверёв согласился. Саманов–старший теперь на невестку дышать боялся, не веря счастью. А сама Санька узнала всё это много позже от своей матери, которая со слезами просила у неё прощения… Но всё по порядку…
Санька не знала, как родители за честь дочери перед общественностью оправдывались, а только, как Оля Старчикова и сказала, первой брачной ночи у Саньки не было… И второй, и третьей тоже, чему она была несказанно рада. Позже Липа ей рассказала, что такие дела для соседей решаются просто – рубят курочку на простыню. Простынь показывают любопытствущим, как символ честности невесты. Из курочки варили домашнюю лапшу и тех же соседей угощали, чтобы со злости не наговорили лишнего. Так и было у Чеверёвых. А довольные Самановы подтверждали сказанное.
Тем всё и завершилось. Начались будни, в которых Санька вдруг превратилась во властную деятельную хозяйку, с утра до вечера не дающую покоя домашним. Никифор Фадеич нанял двух баб в помощь снохе, да сына одной из них, подростка лет тринадцати, лошадью управлять. Чем-то и сам помогал, и сына заставлял. Только Андрей всё больше где-то прятался. То ли в мастерской, то ли в комнатке за лестницей на первом этаже. В глаза Саньке он не смотрел. Если встречались где – он бежал мимо, опустив голову. «Сердится, что ли?» – думала Санька. «Да и пусть себе. Не до него».