Подайте мне Джоконду
Шрифт:
Через пять минут все, чего я о ней не знал, можно было бы уместить на телеграфном бланке. Имя ее я вам уже сообщил. Жила она в Париже. Старый краб был фабрикантом – не знаю уж, что там делали на его фабриках, но доходов от этого папаше Ромали вполне хватало, чтобы обеспечивать Соню по самое некуда.
Старик не мог спать без снотворного, и это давало малышке некоторую свободу маневра.
Я сообщил девушке, что в чемодане у меня нечаянно оказалась бутылка редкостного белого чинзано, и предложил продегустировать. Она согласилась. А десять минут спустя профессор, занимавший соседний номер, уже тарабанил в нашу дверь, крича, что, если мы не успокоимся, он или вызовет полицию или попросится в долю.
Утром Соня представила меня своему старику. Меня он принял хорошо: надо полагать, ежеутренние визави с зеркалом во время бритья давно убедили его, что времена, ревности канули в лету и, если старый обмылок начнет возражать против моего присутствия, – появится кто-нибудь еще, только и всего. Дураком он, судя по всему, не был и, глядя на открытую, добродушную рожу Сан-Антонио, сообразил, что парень явно не из сутенеров. Ну и дай бог ему счастья.
Днем старикан с удовольствием наслаждался природой в нашем обществе. Я не возражал. И не смейтесь: таким невинным человеческим слабостям надо потакать. Зато вечером он глотал свое снотворное и мы с Соней оставались вдвоем. В постели ее таланты отличались изобилием и многообразием, но тайной слабостью была «китайская клумбочка». Предоставляю вам догадаться, кто был садовником. Орала она при этом так, что наш сосед-профессор не выдержал и провертел дырку в стене – я обнаружил ее пару дней спустя. Этот пакостник решил получить счастливый билетик задарма, но качество спектакля от того не ухудшилось. Я пробовал заделывать дырки жевательной резинкой, но это приводило лишь к тому, что он проделывал новые, и через восемь дней стена стала похожа на решето. В конце концов я плюнул, решив, что каждый развлекается как может. По утрам, за общим столом, этот тип был строг, как тридцать шесть пап, и мы с Соней хихикали про себя, любуясь его левым глазом, красным, как стоп-сигнал.
Короче, это была хорошая жизнь. До того самого вечера.
Уже не помню, кто первый предложил прокатиться: Соня, ее обмылок или я сам. Поехали мы на моей машине: тачка старика своими размерами уступала разве что авиалайнеру. Я до сих пор не понимаю, как он умудрился протащить ее по горным дорогам. Все шло вполне мило; мы уже возвращались в отель, когда Соне захотелось закурить. Она запустила руку в карман на дверце, куда перед прогулкой засунула свои «Кравен», и наткнулась на ошейник задавленной собаки – я о нем к тому времени, признаться, успел забыть.
– Это еще что такое? – удивилась красотка.
– Кто его знает? – пожал я плечами. – На всякий случай, пока не вышло нового распоряжения, я эту штуку называю собачьим ошейником.
Соня задохнулась от смеха, я же, признаться, только тут разглядел, насколько нелепой выглядела эта штука. Девушка крутила ее в своих лапках, демонстрируя старику, и в этот момент машина как-то странно дернулась. Я остановил ее и вылез посмотреть, что случилось. Оказалось – всего лишь прокол, поймали гвоздь в шину. Тут мне пришло в голову, что тормоза тормозами, а, меняя колесо на крутом склоне, неплохо бы подложить под соседнее какую-нибудь каменюку посолидней. Огляделся и увидел, что шагах в десяти валяется как раз подходящая. Подошел к ней и только нагнулся, как почувствовал мощный пинок в зад и очутился на земле.
Через секунду до меня дошло, что это за моей спиной что-то взорвалось. Поднял голову и обнаружил вместо своей машины густое черное облако. Все еще не вполне осознавая происходящее, я поднялся и медленно, будто в дурном сне, побрел к тому, что минуту назад было моей тачкой.
Впечатление было такое, будто гигантская рука вскрыла ее, будто коробку консервов. Внутри было черно. На земле я увидел вставную челюсть папаши. Потом взгляд мой упал на то, что осталось от Сони, и я почувствовал, как содержимое желудка бурно устремилось вверх. Я торопливо кинулся к кустам... Прошу прощения, но при подобных обстоятельствах ничего другого не остается.
Вот так все и началось.
Глава 2
Моя добрая матушка Фелиси утверждает, что встречаются бедолаги, с детских лет отмеченные роком. Ни секунды не сомневаюсь, что в первую очередь она имеет в виду меня. Это же надо – встретить такую девочку и так ее потерять! Не-ет, будь моя воля – связал бы своей паршивке-судьбе руки и ноги да выставил в Лувре, зевакам на обозрение...
Примерно такой глубины мысли крутились в моей голове, пока я приходил в себя. Не требовалось семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что виной всему – тот самый собачий ошейник. Не ошейник, а мечта террориста. Меня аж в дрожь кинуло, когда я вспомнил, как крутил в руках эту адскую штуковину. Надо же – целых десять дней она валялась в моей тачке, готовая рвануть от малейшего толчка!
Тут прибыли местные стражи порядка. С первого взгляда я понял, что с интеллектом у них все в порядке, – достаточно было увидеть их лбы: все как один – не шире околыша форменного кепи. Добавьте к этому глазки, тусклые, как у рыбы, три месяца провалявшейся в холодильнике, и вы получите о них полное представление. То обстоятельство, что они имеют дело с комиссаром Секретной службы – то бишь с вашим покорным слугой, – нисколько их не впечатлило. Они узрели, что моя машина взорвалась именно в тот момент, когда я из нее вышел, и угробила двух пассажиров, нашли, что это подозрительно, и ничто иное в их мозги проникнуть уже не могло. Их бригадир изложил мне это в весьма ученых терминах, усиленных повелительным наклонением. А поскольку в этой жизни он, судя по всему, знал только свой долг и таблицу умножения до пяти, то для более тонкого осмысления событий решил отвезти меня в жандармерию.
Я не возражал – в какой-то степени меня это даже устраивало. Терпеть не могу быть мишенью, но ничего не имею против расширенной аудитории.
Короче, притащились мы в местный участок. Ну, все, как обычно: выбеленные известкой стены пестрят объявлениями, ветхие столы шатаются, с какой стороны ни притронься, а служивые, тут же решившие взять меня в оборот, еще тупее первых – насколько это, конечно, возможно. Я уж решил, что попал за кулисы Фоли-Бержер. Однако они упорно не хотели оставить меня в покое, и единственное, что оставалось, – навесить им на уши побольше лапши. И я взорвался как фейерверк. Рассказывал им, какая я большая шишка в Париже, как одно мое имя заставляет мелюзгу вроде них вставать во фрунт, и объяснил, что с ними будет, если они не предоставят мне любую мыслимую помощь вместо того, чтобы меня ловить.
Я орал так громко, что лейтенант сдался. Правда, предварительно изучив мои бумаги разве что не под микроскопом.
– Хорошо, господин комиссар, чего вы хотите?
– Наконец-то, – облегченно вздохнул я. Видать, парень встал с той ноги. А может жена ему нынче угодила... Впрочем, меня это не касается. – Позвонить в Париж.
– Ради бога, – тут же согласился он. – Только сначала я предупрежу службу в Гренобле.
Почему бы и нет? Я подождал, пока он выполнит все формальности, а потом набрал номер. Вроде мне уже случалось вам говорить, в чем основное достоинство Старика? Он никогда не вылазит из своей конуры. Когда ни позвони – всегда на проводе.
– Здравствуйте, Сан-Антонио, – проскрипел он в своей обычной манере.
– Привет, патрон.
– Как отдыхается?
Может, я от всех переживаний мнительным стал, но в голосе его мне отчетливо послышалась насмешка. Сам-то он отдых презирает, а отпуска не брал с тех самых пор, как стал во главе нашей Службы.
– Потрясно отдыхается, – заявил я и изложил всю историю начиная от издыхающей на дороге собаки.
– Очень любопытно, – лениво пробормотал он. Ну да меня не обманешь – слишком давно мы знакомы. Мысленно он взвился до потолка.