Подборка из юмористического журнал 'Magazin' 1996-97 годов

Неизвестен 3 Автор

большой моде была Польша. Микульский и Цибцльский, "Кабачок 13

стульев" и пес Шарик. Но в это же время шла грязная война во Вьетнаме. Глядя на Хо-Ши-Мина, становилось ужасно жалко и всех остальных вьетнамцев, - уж если вождь такой тощий, что ж тогда простой-то народ. Убили президента Кеннеди, "черные полковники" томили в застенках греческих патриотов. Душа болела и за патриотов и за президента. Но между тем, в простых овощных магазинах продавались ананасы! Они лежали какие-то запыленные, как картошка, и их не очень-то покупали. А пирожки стоили: с повидлом - 5 коп., с рисом - 5 коп., с мясом - 10 коп., - это знал каждый. А арбузы были такие, что нести их нужно было вдвоем. Да, чуть не забыл, когда разговор заходил о Китае, надо было внимательно следить за речью, чуть ошибешься - скажут материшься. И вот в это самое время, Иван Ильич, шил себе сапоги, пил, пил, шил сапоги, а потом вдруг взял да и купил дом в деревне, на Владимировщине, по соседству с родной деревней писателя

В.Солоухина. И Иван Ильич стал там разводить огород и пить даже стал меньше, а потом с ним случилась жуткая история. Находясь в своем доме на отдыхе, Иван Ильич стоял как-то нагнувшись на лугу, что-то, видимо, разглядывал в траве. И тут бодливая соседская корова подкралась сзади и боднула Ивана Ильича. В глазах у Ивана Ильича потемнело и он упал лицом прямо в траву. а когда поднялся, то оказалось, что корова рогом порвала ему мошонку. На его месте любой бы растерялся, но Иван Ильич не растерялся. Он с трудом, широко расставляя ноги, доплелся до дома, а там взял свою сапожную иглу, вощеную сапожную нитку и ловко, как какую-нибудь модельную туфельку, двойным швом, зашил себе мошонку.

Глава 3

Время вообще было героическое. Герои строили БАМ, спасая урожай, сгорел в своем тракторе "огненный тракторист" Анатолий Мерзлов. И мы, школьники, собирали макулатуру "за себя и за того парня". Вот и нашлось место подвигу в жизни Ивана Ильича. И что ж? дело нешуточное. Сам себе зашил рваную рану, да еще не в условиях стационара, можно сказать, повторил подвиг Сенкевича. Но ведь тот врач, а Иван Ильич простой сапожник. К нему даже стали ходить пионеры. Но вот место ранения было несколько неподходящим, и вскоре как-то само собой получилось так, что рана Ивана Ильича оказалась на животе, получена была от диверсанта, покушавшегося на молочно-товарную ферму. Ну а в остальном, осталось как было - зашил рану Иван Ильич сам. На то и сапожник. Ивана Ильича пригласили даже на слет ветеранов НКВД, но сам Иван Ильич не поехал.
– Вдруг попросит рану показать, - говорил Иван Ильич, что ж им яйца что-ли показывать? И понемногу подвиг Ивана Ильича стал что ж им яйца что-ли показывать? И понемногу подвиг Ивана Ильича стал забываться. Понежившись немного в лучах славы, Иван Ильич скромно отступил в тень, и нисколько об этом не жалел. Дальнейшая жизнь Ивана Ильича протекала, насколько автору известно, без каких-либо выдающихся событий. ...И вот как-то тихим летним вечером, сидел Иван Ильич на крыльце своего дома, собираясь подшить валенок. на небе уже показалась красноватая луна и далеко, за околицей, кричала уже ночная птица: "Уи-Уи-Ыэк, Уи-Уи-Ыэк". "Кто ж это так кричит", - подумал Иван Ильич. И вдруг ясно вспомнил - так кричит козодой. Какая-то страшная сила подняла Ивана Ильича, и он, оставив на крыльце валенок, быстро. не оборачиваясь, пошел на крик. И вскоре его фигура растворилась в сгущавшихся сумерках... Когда на выходные, Маргарита, дочь Ивана Ильича с мужем и сумерках... Когда на выходные, Маргарита, дочь Ивана Ильича с мужем и

внуками приехали в деревню, они нашли только неподшитый валенок

на крыльце дома. Ивана же Ильича нигде не было. Его искали, да так и не нашли. Когда человек, вот так вот исчезает, через некоторое время уже считается, что он умер. Посчитали умершим и Ивана Ильича. И даже приблизительный день смерти высчитали - 17 июля.

Глава 4

Ну вот и все. Мистически настроенный читатель, пожалуй. скажет: "Все правильно - смерти нет, а есть, может, только уход за козодоем..." "Нет, ответит автор, - все не то, неправильно... Совсем не это я имел ввиду. Я-то думал, вот живет себе Иван Ильич, сапожник, живет себе, живет... Эх, да что тут говорить!"

Л.ТУЧИНСКИЙ

КУКИШ

У меня в кармане кукиш. Толстый, розовый, крепыш. Ты такой нигде не купишь, Никогда не смастеришь.

Мне его на день рожденья подарил хороший друг и учитель, дядя Сеня однорукий военрук.

Он сказал: "Когда достанет ротный или старшина ты его погладь в кармане, и тоске твоей хана!"

Жизнь ушла за половину, за последнюю межу, все равно его не выну, все равно не покажу.

СЕРГЕЙ ЮРСКИЙ

(Фрагмент сказки)

Потерял старик юмор. И за печкой искал, и в подклетье искал, и в подпитьи искал - нет нигде. Загорюнился старик, занюнился. Что ни оглянется - весь мир точно сажей выпачкан. В окно зыркнет - дождь идет. В будущее глянет - зима надвигается. Свет зажжет - мухи оживают, жужжат, роятся, в волосах путаются. Погасит свет - мыши бегают, ногами стучат. Лег старик на кровать лицом кверху. Заскрипела кровать. Паук с потолка козявку спустил на паутине к самому стариковскому носу. Закрыл старик глаза и возроптал своим стариковым голосом:

– За что мне такая обида? И обеда у меня нет. И обрыдло мне все на свете. И ободья на колесах полопались, телега не на ходу, уехать нельзя. Вот сейчас плюну на все и отдам концы, узнаете тогда, как без меня! Вдруг из темноты пискнул непонятный голос:

– А что с тобой, что без тебя, все равно материя едина! Вскинулся старик, вздернулся, лицом в паутине попутался, вскочил с кровати. Тихо все, ничего не слышно, даже мыши замолкли. Только сердце в ребра стучит, как почтальон

в дверь: туктук-тук, туктук-тук! Потоптался старик в темноте неслышно и шепнул: - Померещилось! А голос как ухнет нахально:

– Будто ба! Гикнулся старик к дверям, да так тетехнулся лбом о притолку, что вспух на лбу небывалый синяк. Осветилось от него изба неземным утро-фиолетовым светом. Насквозь все видно стало - что было, что будет, что за чем прячется. Видит старик сундук в углу, да так ясно видит - каждую соскоблинку на дереве, каждую ржавчину на железе замечает. А сквозь сундук, сквозь стенки его, видит пустоту и пыль его нутра. А в пустоте и в пыли лежит мяч, который старик в детстве в воздух подбрасывал. Видит старик желтую фотографию на стене - народу много на фотографии, лица махонькие - а старик, будто телескопы на глаза надел, всех узнает, родинку знакомую возле ушка замечает. А сквозь фотографию видит: идут к нему, кто по траве, кто по снегу, папочка и мамочка, и жена его, и детки - знакомые, милые, и незнакомые, те, что родиться собирались, да не родились. На себя старик оборотился и разглядел душу свою - маленькую звездочку затухающую. Ежится. сама в себя прячется, последними лучиками посверкивает. А посреди избы - то ли стоит, то ли в воздухе плавает - ОНО - вроде плотное, а прозрачное, в пиджаке, с плечами и при галстуке, а на длинной голой шее птичья голова. Рукава на рубашке кружевные, из-под них перья. Порты в сапоги заправлены. Один сапог рваный, и из дыры коготь торчит. Когтем ОНО себя за щель в полу придерживает, чтоб к потолку не улететь - легкое! Покачивается. А голова птичья вся под абажур ушла, словно шапку надел. Глаз не видно, только клюв высовывается. Страх Старика силит, а любопытство сильнее.

– Кто ты?
– спросил старик стариковским голосом.

– То-то?
– эхом ответило ОНО и клювом щелкнуло.

– Не пугай меня!
– попросил старик.

– А чего еще с тобой делать?
– скрипит чудище.
– Я есть Птица-Джентльмен Феликс Мария Удаль-Ман. Материя первична, а сознание вторично.

– К чему ты это?
– тоскует старик без юмора.

– А к тому, - заверещала Птица Феликс, - что все кончается и только энергия вечна - один вид энергии в другой переходит. Вот тебе и весь сказ, старый козел. А куда, по-твоему, уходит энергия, которая впустую тратится? Думаешь, идеалист недорезанный, исчезла она? Не-е-е-е-т! Она вся в меня ушла! Я весь из нее состою, из бестолковой энергии. И потому с каждой минутой моей жизни сил во мне все прибывает и прибывает, ибо я весь с головы до ног научно обоснован. Я есть центральный парадокс, и ко мне идут линии питания от трех главнейших сил. От Бога - сила Творения неизвестно зачем, от природы - сила Воспроизведения неизвестно зачем, от разума человеческого - сила Постижения неизвестно зачем. И ты, калоша старая, видишь перед собой сосуд, в котором клокочет силою непостижимая пустопорожность жизни. Челюсть-то подбери да, чем рот разевать, призадумайся!

– Лоб болит, - говорит Старик.
– Соображение угасает.

– Да, - подтвердила Птица-Джентльмен, -перпендикулярно ты в косяк втесался, долгая будет шишка. И пока она освещает мир утро-фиолетовым светом, успей понять, как ты в меня переливаешься, как всякое твое движение бестолково и как бестолкова неподвижность твоя. И воспоминания, и слезы твои гроша ломаного не стоят. А ко лбу, шляпа ты мятая, пятак приложи, легче будет тяготу чувствовать.

И исчезла Мария Удаль-Ман, будто ее и не было. Старик пошарил по карманам пятак, не нашел. Снял с гвоздика большой ключ от амбарного замка. Приложил ко лбу холодный ключ и... отключился. А когда очнулся, светало за окнами. Старик зажег огонь, поставил воду кипеть Постучал Почтальон, как сердце давеча тутктук-тук, туктук-тук!

– Пляши, радуйся!
– говорит Почтальон.
– Тридцать три письма я тебе принес!
– все, которые ты за три года отправил. Все назад вернулись, все адресаты выбыли. Теперь можешь их в книгу издать. Переписка, том первый, в один конец. И делать ничего не надо. Пей чай да кофеем запивай!

– А ты, я смотрю, с юмором, - говорит Старик.

– Оставить не на кого, - смеется Почтальон, - везде его с собой таскаю. Мамка-то наша сбежала. А Юмор кудрявый прыгает вокруг Почтальона, щекочет. И Старика в покое не оставляет - то травинку в нос засунет, то лепешку коровью за шиворот ему пустит.

– А твой где?
– спрашивает Почтальон.

– Потерял, - говорит Старик.
– Может, в сене, а может в прошлом году на ярмарке. По-твоему, небо на что похоже?

– На море, - сразу говорит Почтальон.

– А по моему, на трубу печную, если изнутри смотреть.

– Ну!
– засмеялся Почтальон с юмором.
– Это ж надо! Да ты больной, к врачу сходи. Вон у тебя и голова тряпкой обвязана. Болит, что ли?

– Птица приходила.
– говорит старик, - я испугался, что примета плохая, в дверь сунулся, да на косяк и попал. Почтальон с Юмором упали на землю со смеха и ну кататься. Снял Старик тряпицу с головы, открыл шишку. Осветился день утро-фиолетовым светом. И видно стало сквозь Почтальона и сквозь Юмор его, что вовсе они не смеются, а плачут и все думают о сбежавшей своей мамке. И по земле все катаются. Снова повязал голову Старик.