Поддельный шотландец. Дилогия
Шрифт:
– - Мой отец был стар, -- отвечал Робин. -- Партия была неравная. Мы с вами составим гораздо лучшую пару, сэр.
– - Я тоже думаю именно так, -- сказал Алан.
Я готов был выскочить из-за стола, а Дункан не отходил от этих петухов, готовый вмешаться при первом удобном случае. Но когда последние слова были произнесены, ждать больше было нечего. И Дункан, сильно побледнев, бросился между ними.
– - Джентльмены, -- сказал он, -- я думал совсем о другом. У меня есть две волынки, а вот тут два джентльмена -- оба прославленные игроки на этом инструменте. Давно уже идет спор о том, кто из них лучше играет. Вот и представился прекрасный случай разрешить этот спор.
– - Что же, сэр... -- сказал Алан, все ещё обращаясь к Робину, с которого не сводил глаз, так же как и Робин с него, -- что же, сэр, мне кажется, что я действительно что-то подобное слышал. Вы музыкант, как говорят? Умеете вы немного играть на волынке?
– - Я играю, как МакФиммон! -- воскликнул Робин.
– - Это смело сказано, -- заметил Алан.
– - Я до сих пор оправдывал и более смелые сравнения, -- ответил Робин, -- притом имея дело с более сильными противниками.
– - Это легко испытать, -- сказал Алан.
Дункан Ду поторопился тут же принести оба инструмента, являвшиеся его главным достоянием, и выставить перед гостями запечённую баранью ногу и бутылку местного питья, называемого "Атольский сбитень", приготовленного из крепкой водки, меда и сливок, медленно сбитых в определенной пропорции. Противники все ещё были на шаг от ссоры, но оба уселись по сторонам горящего очага, соблюдая чрезвычайную учтивость. МакЛарен убеждал их попробовать его баранину и сбитень, напомнив при этом, что жена его родом из Атоля и известна повсюду своим умением приготовлять этот напиток. Но Робин отказался от угощения, заявив, что это вредит дыханию.
– - Прошу вас заметить, сэр, -- сказал Алан, -- что я уже около десяти часов ничего не ел, а это гораздо хуже для дыхания, чем какой угодно сбитень в Шотландии.
– - Я не хочу иметь никаких преимуществ перед вами, мистер Стюарт, -- отвечал Робин. -- Ешьте и пейте сколько угодно, и я сделаю то же самое.
Оба съели по небольшой порции баранины и выпили по стакану сбитня миссис МакЛарен. Затем, после продолжительного обмена учтивостями, Робин взял волынку и сыграл небольшую горскую пьеску в очень быстром темпе.
– - Да, вы действительно умеете играть, -- признал очевидное Алан и, взяв у своего соперника инструмент, сначала сыграл ту же пьесу и в том же темпе, а затем начал вариации, которые украсил целым каскадом фиоритур, столь любимых искусными волынщиками.
Мне понравилась игра Робина, но игра Алана привела меня просто в восторг.
– - Это было очень недурно, мистер Стюарт, -- сказал соперник, -- но вы проявили мало изобретательности в своих фиоритурах.
– - Я! -- воскликнул Алан, и кровь бросилась ему в лицо. -- Я уличаю вас во лжи!
– - Значит, вы признаете себя побитым в соревновании на волынках, -- сказал Робин, -- если столь скоро хотите переменить их на шпаги?
– - Прекрасно сказано, мистер МакГрегор, -- ответил Алан, -- и пока, -- он сделал сильное ударение на этом слове, -- я беру свои слова назад. Пусть Дункан будет свидетелем.
– - Право, вам нет надобности кого-либо звать в свидетели, -- сказал Робин. -- Сами вы гораздо лучший судья, чем любой МакЛарен в Балхквиддере, потому что, честное слово, вы очень приличный музыкант для Стюарта. Передайте мне волынку.
Алан передал инструмент, и Робин стал повторять и исправлять некоторые вариации Алана, которые он, как оказалось, прекрасно запомнил.
– - Да, вы знаете толк в музыке, -- сказал мрачно Алан.
– - А теперь будьте сами судьей, мистер Стюарт, -- сказал Робин и повторил эти вариации с самого начала, придав им новую форму, с такой изобретательностью, с таким чувством и необыкновенным вкусом, что я просто изумился, слушая его.
Что же касается Алана, то лицо его потемнело и запылало; он кусал ногти, точно человек, которого глубоко оскорбили.
– - Довольно! -- воскликнул он. -- Вы отлично умеете играть на волынке, можете хвалиться этим. -- И он хотел встать.
Но Робин сделал знак рукой, точно прося внимания, и перешел к медленному темпу шотландской народной песни. Это была прекрасная вещь, и сыграна она была превосходно, но, кроме того, она оказалась песнью Эпинских Стюартов, самою любимою Аланом. Едва прозвучали первые ноты, как он переменился в лице, а когда темп ускорился, едва мог усидеть спокойно на месте. Задолго до окончания песни последняя тень гнева исчезла с его лица, и, казалось, он теперь думал только о музыке.
– - Робин Ойг, -- объявил он, когда тот кончил играть, -- вы воистину великий музыкант. Мне не подобает играть в одной стране с вами. Клянусь честью, у вас больше таланта в мизинце, чем у меня в голове. И хотя мне все-таки кажется, что я шпагой мог бы доказать вам нечто совсем другое, предупреждаю вас заранее, что это было бы дурно! Противно моим принципам сражаться с человеком, который так хорошо играет на волынке!
На этом ссора окончилась. Всю ночь сбитень и волынки переходили из рук в руки. Уже совсем рассвело, и все мы были порядочно навеселе, когда Робин наконец вспомнил об уходе.
Солдаты тоже не докучали нам. Однажды, впрочем, в глубине долины прошла партия, состоявшая из двух рот и нескольких драгунов; я видел их с вершины горы, возвращаясь после ночных развлечений у своей любовницы. И да, мне всё-таки удалось осуществить это своё тайное желание.
Как ни смешно, эта женщина оказалась дальней родственницей Робина Ойга, бывшей женой его двоюродного дяди. Её звали Эйли МакГрегор, о чём я узнал далеко не сразу, так как в разговорах за глаза местные её обычно называли "Красной Эйли" или просто "ведьмой". Двадцатидвухлетняя вдова моряка, вышедшая замуж когда ей ещё не исполнилось шестнадцати, считалась в здешних краях ведьмой уже лет пять, и только слабость местной католической церкви, со времён восстания страдающей от притеснений главенствующей в стране протестантской, до сих пор спасали её от неминуемого при ином раскладе костра. Особенно сильно ненавидели молодую женщину некоторые местные кумушки, без всяких к этому оснований подозревавшие, что их мужья регулярно гуляют с ней. Это конечно было грубым преувеличением, Эйли терпеть не могла местных мирных земледельцев, напоказ предпочитая им якобитов и бунтовщиков, которых практически боготворила. Она считала причиной гибели своего мужа чуть ли не лично ныне правящего короля, поскольку именно вследствие изданных его правительством указов её Стьюи был вынужден завербоваться матросом на королевский флот. Но непокорный горец из некогда известного своей воинственностью клана не отличался покладистостью, поэтому в конце-концов, по первому же удобному поводу, был казнён капитаном для устрашения всех смутьянов и потенциальных бунтовщиков в команде.